Десантура

Тарасов засмеялся от неожиданности:

-Вот я старый пень. Забыл совсем.... Держите подарки, ребята!

Кузнечик смущенно взял из рук командира бригады худой мешок.

-Удачи вам. И детишек нарожайте после войны! Лады? Пойдем, комиссар!

Скрипя мокрым мартовским снегом командир и комиссар бригады удалились в подлесник.

- Комиссар, собери-ка политработников. Пусть объявят по бригаде, что свадьбу играем сегодня.

- Понял тебя, командир, сделаем...

**

А Танька, по не истребимому своему женскому любопытству сунула нос в вещмешок.

-Лешка! Живем!

В мешке оказалась буханка хлеба, банка каких-то консервов и фляжка с чем-то булькающим...

Свадебный подарок - это самое дорогое, что есть у тебя сегодня.

Это была последняя буханка хлеба, последний спирт и последняя трофейная тушенка...

Если, конечно, не считать госпитальные запасы. Их, как говорят в Одессе еще есть. Еще...

Тарасов надеялся, что завтра это 'ЕЩЕ' считать не будет.

А Митя-Кузнечик и Наташа Довгаль надеялись, что завтра не наступит никогда...

-Увидимся послезавтра? - сказала она ему.

-Конечно, - ответил он. - Хлеб раненым...

-Да, мой хороший...

И они стали целовать друг друга. Первый раз на виду у всех.

Вещмешок упал на грязный снег...

-Товарищ лейтенант, а товарищ лейтенант, - похлопал Олешкоа по плечу сержант Заборских.

Тот оглянулся:

-Отстань, сержант! Не видишь? Мы женимся!

-Вижу... - хмыкнул Заборских. - У нас вам подарок есть. Пойдемте, а?

Подарком оказалась землянка.

Самая настоящая.

Пока лейтенант с Таней ходили к комбригу бойцы, оказывается, вырыли на крохотном пригорочке узкую яму. На самое дно - глинистое и мокрое - набросали полушубков, собранных с убитых в последнем бою. Завалили их сосновым, духовитым лапником. Он мягче елового и не такой колючий. Сверху жердями устроили тонкий настил. Укрыли его длиннополыми немецкими шинелями. Соблюли маскировку - забросав их прошлогодней мокрой листвой. Правда, лаз получился узкий. По одному только пробраться можно.

-Извините, товарищ лейтенант, но самое высокое место тут, чтоб не мокро было ночевать, - как обычно хмуро, без тени улыбки сказал сержант.

Таня почему-то резко отвернулась...

Лейтенант закусил губу. Потом, чуть поколебавшись, протянул вещмешок сержанту:

-Раздели фляжку по взводу. Хлеб и тушенку в госпиталь передай.

Сержант удивленно посмотрел на лейтенанта:

-Откуда?

-Оттуда! - сглотнул слюну лейтенант.

-Дурак ты, лейтенант! - Заборских резко развернулся и почавкал по апрельской жиже к взводу.

Кузнечик так и остался стоять с вытянутой рукой.

Он попытался что-то сказать, но не успел. Таня обняла его сзади:

-Вот и наш первый дом, да?

-Что?

-Хорошие у тебя ребята... Пойдем домой! Не послезавтра, сейчас. Пойдем?

Леша повернулся к ней. Прижался, уткнувшись в теплые, пахнущие молоком и хлебом волосы...

-Пойдем, хорошая моя!

И засмеялся:

-Три дня увольнительных положено! Свадьба же!

Она улыбнулась, вязла его за руку и молча повела в земляночку. Первой забралась она, скрываясь от любопытных, завидующих по-доброму, и - почему-то - грустных солдатских взглядов.

Олешко все же заметил, что взвод его, давно уже ставший по численности отделением, скрылся за деревьями. И, просунув в лаз мешок с продуктами, полез внутрь.

Укрылись они его полушубком. На ноги бросили ее шинельку. Простынью стал чей-то изорванный маскхалат.

А демянские леса укутывала черным снегом ночь. И где-то ангелы взлетали на боевое задание...

-А я помню тебя... - шепнула она ему, когда они перестав ворочаться, улеглись лицами друг к другу. - Увидела и сразу-сразу влюбилась.

-Прямо так и сразу? - беззвучно засмеялся лейтенант Олешко.

-Прямо так и сразу. И бесповоротно. И навсегда, - она осторожно коснулась мягкими губами его колючего подбородка. - Колючий мой... Как хорошо, что ты колючий!

-Почему?! - удивился он, слегка отпрянув от ее лица.

-Не знаю... Нравится твоя щетина...

-Глупышка моя...

-Ага! Твоя! Поцелуй меня! Крепко-прекрепко! - она закрыла глаза и подставила ему губы.

Осторожно, словно касаясь хрустальной драгоценности, Кузнечик прижался к ней.

-Крепче! - выдохнула Таня.

Вместо ответа он расстегнул дрожащей рукой верхний крючок гимнастерки.

Толком они не умели целоваться. Первый поцелуй он как первый выстрел. Всегда в молоко... Они вообще ничего не умели. Но любовь и война - быстрые учителя.

Руки их, словно ласточки, порхали друг по другу. Словно торопились натрогаться друг друга.

-Муж мой...

-Жена моя...

Она перебирала его волосы, он целовал ее кожу.

Звякнули пряжками ремни...

А потом они перестали говорить. Им было некогда. Они любили. Над лесом, в темной воде облаков пролетали, вместо бомбардировщиков, тихие ангелы... Никто их не видел, никто. Небо высоко, до него рукой не достать и глазом не увидеть. И утро еще далеко.

-Поешь, мой хороший... - сказала она потом.

Он улыбнулся. Неловко приподнялся. Отломил от буханки кусок и молча протянул ей. Она откусила крохотный кусочек и на открытой ладони поднесла к его лицу.

Аккуратно, слизывая каждую крошку, он больше целовал ее ладонь, чем ел. Отталкивал только для того, чтобы она тоже поела. И не было в этом мире вкуснее этого промерзлого, старого куска хлеба.