Десять кругов ада

Подолгу сидел на заветном пригорочке и неотрывно смотрел на снующие по полю баржи, отдаляя сладостное свидание с водой, и только потом ступал босыми ногами на горячую пыль, бежал и бежал через это бескрайнее поле с плывущими по нему белыми кораблями… Оттуда волнами накатывали песни, неслась какая-то чудная музыка… Эти пароходы и баржи приходили из неведомых мест и уходили в сказочные миры. В сырых же старицах, где зеленела от ряски вода, жирная земля, щекоча, лезла между пальцами босых ног…

…А вот эта земля, по которой шел сейчас, даже летом отдает могильной прохладой, хоть и здесь родится картошка. Ступать по ней босыми ногами опасно для здоровья.

— Одну минуточку!.. — вихрем взорвала его мысли команда из этого, реального мира.

И он, как жаворонок, завис во времени. В пустоте. Хотелось, чтобы все вокруг — и эти сирые небеса, и ботва, и мрачная колонна зэков, и голоса, и шумы, и запахи, — все погрузилось в кромешную тьму, в которой он, по-прежнему чувствуя свое напряженное тело, лежал бы, свернувшись калачиком, не шевелясь, в неудобной позе; и уходило-истекало бы от него это чувство стоящей за спиной жгучей смерти, боли и страха…

— …чку… — эхом отдалось в чистом поле и длилось миллион секунд, миллион долгих лет, как в кошмарном сне…

"Так… — лихорадочно полыхнула мысль, — в этом плаще убежать невозможно, проверено… Пока от него избавишься — поймаешь пулю. А где жизнь? Она в запасном варианте… В уверенности, в спокойствии…"

Он просчитал заранее этот окрик и ждал его, ждал стального лязга затвора, ждал топота сапог за спиной. И ступал начищенными ботиночками осторожно, как босой по обжигающему полу хорошо протопленной бани. Итак, надо сделать поворот, затем сколь возможно распахнуть свой белокрылый плащ, и стремительный прыжок на сонного краснопогонника.

Коль тот успеет полоснуть из автомата — разошьет его плоть на две равные половины, заболит все, лопнет сердце; измажется белый плащ судьбы в грязи и крови. Если замешкается вялый конвоир… выбьет волгарь Жаворонков у него автоматик, потому как всю силу, сберегаемую по капельке три долгих года, всю лютую тоску о жене, детях и матери-старухе вложит в этот отчаянный рывок беглец. Всю свою горечь за нелепую разлуку с любимой Волгой, баржей "Механик Чугуев", где любовно выцарапано на его койке в кубрике — "Люда" — имя первой жены; о чудных неподвижных волжских вечерах, когда в тишине сновали сказочные корабли — мимо вот такого же картофельного поля, по которому все бежал и бежал к реке вечерами один и тот же белоголовый мальчонка…

Ради всего этого вырубит невзрачного конвоира Жаворонков, чтобы хоть краем глаза увидеть желанные тихие вечера и того мальчишку — счастливого и свободного, которого хотелось взять на руки из чистого прошлого и прижать бережно к груди… уберечь от себя нынешнего. Бог простит…

Жаворонков повернулся к конвоиру, решительно и твердо встретил его взгляд…

ЗЕМЛЯ — НЕБУ

Когда перестанут топтать меня эти каторжники, Небо? Я устала от людского горя. Вот сейчас прольется кровь, опять зароют в меня наше с тобой совершенное творение, человек опять превратится в глину, из коей и создал его Бог…

НЕБО — ЗЕМЛЕ

Увы… Матерь… это есть и будет… Но у этого беглеца небесная миссия Любви, он несет семя, которое даст новую жизнь. Укрой его, накорми и дай воды в долгом пути… Родится от него и взрастет воин Света, великий сеятель Добра…

ВОЛЯ — ЗОНА. ОРЛОВ

И ничего не произошло… Затаив дыхание, колонна украдкой глядела на этот смертельный номер. Я прошагал мимо сцены и с облегчением услышал, что конвоир заботливо посоветовал "артисту" держаться подальше от нас… Он был уверен, что говорит с местным жителем, случайно забредшим на поле. Заключенный Жаворонков прибавил шагу и вскоре вышел на трассу, где удачно поймал попутку и укатил в новую жизнь.

После поворота от можжевельника конвой произвел поверку. Понятное дело, одного недосчитались. Раздался сигнал, команда: "Садись!" Мы сидели изнуряюще долго, у всех отекли ноги, кто-то сходил под себя; не то чтобы встать, но даже шевелиться было нельзя. Это расценивалось попыткой к побегу. Сидели около двух часов. Когда прозвучала команда "Встать!", многие попадали. Подняли мы их, потопали в Зону. Все, кроме одного. Беззубый дед задорно прошамкал:

— Улетел ж-жаворонок на травку…

ВОЛЯ. ЖАВОРОНКОВ

…А как только переступлю порог ее дома, подхвачу Людмилу на руки, прижму к себе, чтоб аж косточки хрустнули, зацелую до смерти… залюблю желанную, закружу, закачаю на пуховых волнах ее горячей коечки…

Взглянул на красномордого шофера, что везет меня, — самодовольного, сытого, свободного. Зависть подступила: вот, едет фраерок, вечером домой из гаража притопает — борщ, горчичка, стопарик. Баба…

Помотал даже головой, отгоняя одну и ту же навязчивую мысль — женщина. И зачем ее сотворил Бог на мою погибель! Из Зоны бежал ради нее, на смерть шел ради встречи, чтобы прикоснуться к ней, вдохнуть ее запах, почуять вкус губ и утонуть в глазах ее. А уж потом увидеть свою баржу, привольную Волгу и мальчишку того белобрысого… Где он сейчас?

Боже… Куда его занесло!