Десять кубинских историй. Лучшие рассказы кубинских писателей

Так разговаривает Эстебан с покойным алькальдом, хотя завсегдатаи парка принимают его за сумасшедшего или за родственника. На прощанье он всегда обещает вернуться и идет, отсчитывая сто шагов — до Альбеара, стоящего на мраморном цветке. Инженеру он не жертвует подсолнухов, не умащает его ароматными маслами. Альбеара он, похоже, ругает, если судить по жестам, которыми он сопровождает свою болтовню. Даже спрашивает инженера: вы что же, верите, что в Венто вас вспоминают добрым словом? [15]

Вернувшись домой с прогулки, Эстебан раскрывает настежь все двери и окна и, растянувшись на кровати, прислушивается к каждому звуку. Лучше всего он знает скрип тележек: железные колесики катятся по старому ухабистому асфальту, везут полные баки. Растянувшись на кровати, он легко воображает себе Гуталина, Толстогуба, Элоя или кого-нибудь еще, толкающих тележки. Все тот же скрежет железа по асфальту, а вечерами — другие веселые звуки: водоносы напиваются, чтобы не думать о визге колес, от которого глохнут уши, чтобы позабыть тяжесть бадей и бесконечность лестниц. Эстебан слушает эту симфонию визга и смотрит в потолок. Растянувшись на кровати, наблюдает за своими облаками, вычисляет, скоро ли они перельются через край. Дожидается ливня. Хоть он и поселил эти облака на потолке своего дома, они никогда не замирают неподвижно. Сколько ни смотри, каждый раз обнаруживаешь среди них новые фигуры, видишь, как облака ползут по потолку. В одном из облаков он разглядел своего отца: тот высовывался наружу, жестикулировал; но Эстебан никак не поймет, что отец хочет сказать, заглядывает отцу в глаза все пристальнее, хочет понять — хмурится тот или улыбается. Наверно, если отец когда-то обернулся рыбой, то вернется он водой, все-таки вода происходит от рыб. Так говорил папа или не так? В отчаянии Эстебан воображает отца ливнем, и ливень говорит: я превратился в рыбу, чтобы перевоплотиться в воду, и Эстебан ждет брызг, ждет потопа. Как жаль, что лицо отца каждый раз теряется среди белобоких облаков, сколько ни ищи, отец исчезает. Просто старики — они вроде облаков, говорит он себе, пытаясь утешиться, но ничего не получается, и он становится инквизитором. Допрашивает облака, которые нарисовал на потолке, задает им вопросы, упрекает, читает нотации и дедушке-акуле, и всем Эстебанам из своего рода, затерявшимся в водах рек и морей. Бывают дни, когда он замечает, как трепещет между скоплениями белых облаков смутный свет, и слышит гром; тогда он забирается с головой под простыню и плачет, оплакивает отца и себя самого и чувствует страх.

Может быть, от страха Эстебан возомнил себя пророком Исааком и стал убеждать соседей вырыть колодец там, где стоял портик, когда дом еще был особняком, а не многоквартирным полуразвалившимся, как сейчас. Вытянув указательный палец, Эстебан объясняет, где копать, и грозит соседям всеми карами. Если они не слушают, трясет пальцем и кричит, обзывая их пастухами, умоляет бросить овец и вооружиться лопатами и кирками: вгрызайтесь в землю, ройте.

— Если не копать, ни у кого воды не будет, — вопит бедолага, а никто и не обращает внимания, но он настаивает, маячит на верхней ступеньке лестницы, дергая указательным пальцем.

Соседям эта болтовня надоела. Соседям больше нравился прежний Эстебан. Им много не надо — лишь бы вел себя прилично. А вот причитаний они терпеть не намерены. Тишины, они требуют тишины. Они обращаются в полицию.

Одна соседка вызвалась на него заявить, и все решают: пусть лучше его заберут.

— Может, за решеткой он присмиреет, — говорит одна толстая негритянка. И добавляет: — Если Очун [16]не захочет, воды у нас никогда не будет.

Возможно, Эстебан и вправду присмиреет: ему уже не хочется вставать с постели, даже вылезать из-под простыни неохота. Не хочется смотреть на небеса, нарисованные собственноручно, тоскливо смотреть на водопады, на слово «вода», повторенное тысячи раз. Он устал взывать, устал смывать последствия несварения желудка водой, которая осталась от мытья посуды. Эстебану опротивел смрад в его доме, но нельзя же всю жизнь прожить, заткнув нос. Эстебану опротивел смрад, испускаемый его подмышками и всем телом, но нельзя же всю жизнь прожить, заткнув нос. Хочется плакать от дурного запаха одежды, сваленной в углу под водопадом, который он нарисовал падающим с потолка. Неохота подмечать запахи и злиться из-за пыли — тоже. Тем более теперь, когда ему сказали про Гуталина.