Десятый голод

Васена сидит за квартирный дебош: угрожал соседу своему, будучи в подпитии. Колуном угрожал, правда. Ну а Фархада подмели на рынке: зеленью торговал. Петрушка, лучок, укропчик — у его папаши участок имеется приусадебный.

Я и сам подумаю — обычный ночной допрос, делов-то! Но вернусь в камеру на рассвете человеком больным, сломленным.

Конвой запрет камеру, велит мне заложить руки за спину, и мы двинем наверх высокой крутой лестницей, по стертым ступеням. Стертым за последний век ногами сартов[11] эмира, ногами басмачей, а после — комиссаров, командиров-рубак в остроконечных шлемах, партийных баев и начальников — врагов народа, короче.

Сонный, но уже встревоженный, я заставлю себя собраться, успокоиться, представлю мысленно следственный кабинет, крысиную мордочку капитана Чингизова: снова отвезет к месту аварии? Снова к врачам — неврологу, психиатру? Следствие давно топчется на одном месте, таскают меня наверх из ночи в ночь, странные задают вопросы, упорно чего-то недоговаривают, на что-то туманно и отвлеченно намекают и ждут. Ждут, что я сам признаюсь! А в чем, Господи, мне признаваться?

Мы выползем из зиндана, всей грудью вдохну я свежий морозный воздух, поперхнусь, закашляюсь, посмотрю на прогулочный дворик — убитая ногами земля, водопроводная колонка, голое персиковое дерево. Посмотрю на высокий дувал[12], на помойку возле дувала. «Все, надо кончать!» — скажу я себе и посмотрю на длинную галерею напротив, куда выходят двери кабинетов и канцелярий, помещения для конвоя и охраны зиндана. «Сколько можно терпеть?» — скажу я себе, глядя на сочные спелые звезды, на чудный подлунный мир, которого я лишен неизвестно за что. Или взятки Чингизов хочет и ждет, когда я сам ее предложу? «Э, нет, не дождешься, татарин! Думаешь, если зацапал еврея, значит, и ободрать его на шашлык?» Взгляну еще раз на облитые лунным светом купола Бухары — башни и минареты, горбатые крыши бань, увижу фаллический контур Манори Калона[13] — башни смерти с гнездом аиста на самой макушке, услышу тонкий, едва различимый вой муэдзина, справляющего первый намаз ночи, и войду к Чингизову.

Войду, да так и останусь стоять, озадаченный: «Кто эти двое? Таких и не запомнишь с первого взгляда: ничем не примечательные, бледные… Да и с десятого раза их не запомнишь: врачи, фотографы, люди из моего таксопарка?» И догадаюсь сразу, и вздрогну: «Ого, они совсем из другого ведомства — бесьего…»

Чингизов подтянут и оживлен, застегнут на все пуговицы. На этих же — ни формы, ни знаков различия.

— Садитесь, садитесь! — велит мне Чингизов. — Познакомьтесь с товарищами: слева товарища можете звать Иван Петрович, а справа — Петр Иванович, ну и достаточно.

Сяду, как обычно, на табурет, напротив стола, напротив всех троих. «Зачем же все-таки эти двое гусей? И папки с делом не вижу! Как же все-таки их отличать? У этого, что справа, шея как будто потолще, а волосы сивые — жиже. Зато у другого та же шея — с кадыком. Во всем же прочем ну вылитые близнецы, однояйцовые близнецы».

— Фамилия Юхно вам говорит что-нибудь? — спросят меня эти двое. Голосом сырым и бесцветным, точно всю жизнь прожили на болоте.

— Нет, ничего. Капитан Чингизов меня уже сотню раз спрашивал. Какое отношение этот Юхно имеет к моему делу? Скажите ясно, хватит играть в кошки-мышки!

Я очень собой доволен. Мне нравится, как вскипает во мне возмущение. Чего мне бояться? Он попросту вымогатель, мой следователь, и именно это я им скажу, этим болотным братьям, этим могущественным близнецам. И еще скажу: мало ли какая шваль в Бухаре обитает, я что, обязан каждого знать?

У меня свои друзья, своя компания, гуляем в парке, ходим на танцплощадку, ну выпьем, случается, не скажу, что без этого. Сделайте запрос по месту работы, уверен, что получите характеристику самую положительную: приводов в милицию нет, левыми заработками не увлекался, прогулов нет, с клиентами вежлив и обходителен… Подумаешь, вышла промашка однажды, недогляд! А с кем не бывает? Но машина-то цела, целиком-целая, лишь о дерево слегка поцарапалась. За это гноить человека в зиндане, лишать за это свиданий?

— Скажите, Калантар, а есть ли среди ваших знакомых люди из польских евреев?

Начинаю лихорадочно соображать: что-то новое! А ведь и в самом деле звучит по-польски — Станислав Юхно… Нет, говорю, ни с кем из польских евреев не знаюсь, да их и не осталось почти в Бухаре со времен войны, с эвакуации — уехали все, лишь в Чор-Миноре[14] кто-то из них живет, а кто — я и понятия не имею. Может, отец их знает, он человек старый: общие интересы по синагоге…

И еще раз пожму плечами:

— Нет, не знаю, а какое это имеет ко мне отношение?

— Стало быть, имеет, — ответит уклончиво хитрый Чингизов. — Вспомните, Калантар, а может, заходил из них кто-нибудь к вам домой, воздействовал на ваш образ мыслей, просил о небольшом одолжении?