Десятый самозванец

— Знаешь, как чувствовал… — задумчиво сказал Тимофей, подбрасывая монету. — На последней стоянке, в харчевне, мне чего-то рожа у хозяина не понравилась. Думал, а не наведет ли на нас кого? Дай, думаю, золотой-то успрячу. Ну а куда прятать? В сапог — так сапоги-то и снять могут. В одежу? Тоже самое. Ну а в подштанники-то редко кто лезет.

— Ну, голова! — поразился приятель. — А я-то, дурень, только одну денежку и спрятал — за щеку сунул, когда меня с седла-то стаскивали… Ну так что, в лавку-то идти?

— Вместе сходим, — решил Акундинов. — Тут ведь золота-то, может, и не видывали. Возьмут да и захотят опять ограбить. А вдвоем-то все спокойней…

В убогой лавчонке (она же — местный шинок) продавалось то, что крестьянами не изготавливалось, но требовалось в хозяйстве: глиняные крынки, стеклянные бутыли и бутылки, табак, соль. Лежало несколько топоров и кос, кованных городскими ремесленниками (крепкие хозяева предпочитали брать именно такие, а не грубые, из деревенской кузни). Тут же стояли чан с соленой селедкой и мешок с окаменевшими пряниками. «Втихаря» тут можно было прикупить запрещенные для продажи крестьянам порох и свинец и даже сторговать аркебузу (в два пуда весом!) времен Стефана Батория. В дальнем углу пылилась одежда. На нее-то, кроме моли, охотников не было. Лежали тут крестьянские портки, короткие господские штаны и даже казацкие шаровары. Можно выбрать хоть стрелецкий кафтан, хоть немецкий камзол, хоть кунтуш. Правда, то, что помоднее и поновее, было в каких-то подозрительных пятнах и дырках, как будто одежду неаккуратно отстирывали. Кто знает, может, где-то в чулане валяются штаны и кафтаны подьячих приказа Новой четверти?

Лавочник, степенный малоросс, принял золото с подозрением, даже скривился. Крестьяне за товары тащили ему шкуры и зерно. Но все-таки, попробовав дукат на зуб, покачал головой, подобрал подходящую одежду и выдал сдачу — десять талеров и целую горсть разнокалиберных медных монет, где польские коронные гроши уживались с немецкими пфеннигами и французскими солями.

При выходе из лавки приятели почувствовали себя другими людьми. Конечно, встреть их сейчас кто-нибудь из московских знакомцев, то отплевываться им бы целый день. На Тимофее красовались короткие штаны-кюлоты, из которых торчали длинные, облегавшие ноги чулки, а сверху — длиннополый черный камзол, из-за которого он был похож на лютеранского попа. Костка выбрал крестьянские портки из некрашеного холста и синюю короткую куртку. Приличных сапог в лавке не нашлось, поэтому Акундинову пришлось довольствоваться длинными ботфортами (так сказал лавочник), а Конюхов выбрал для себя башмаки с обмотками. На головы напялили дурацкие береты с петушиными перьями. Ну а что же делать? Все лучше, чем расхаживать в окаменевшем нижнем белье и кожухах, на которых дыр было больше, чем заплаток.

К утру, закусив квашеной капустой, которой попотчевала хозяйка, и оставив за постой хозяину горсть меди (тот притащил еще сало, хлеб и лук), приятели двинулись в путь.

Идти по скверной дороге неизвестно куда было муторно. Но все равно нужно было хоть куда-то двигаться.

— Запарился я, без лошадей-то бродить, — вздохнул Костка, когда присели отдохнуть. — Да и не дело это, пешими шлендать. Вишь, шляхта-то вся на конях раскатывает. Ну скажи на милость, кто же тебя за наместника Вологодского и Пермского примет, ежели ты пехом прешь, как простой крестьянин?

— Ну а что делать? — огрызнулся Тимофей. — Где же я тебе карету или хотя бы коней найду?

Конюхов, на самом-то деле осознававший правоту друга и стенавший просто от безнадежности, только вздохнул. Потом насторожился и приподнялся, всматриваясь вдаль.

— Чего ты там увидел? — спросил Акундинов, завидовавший тому, что, несмотря на возраст, Костка имел и слух, и зрение куда острее, чем он сам.

— Вон, кажется, кто-то скачет, — задумчиво сказал тот. — Кабы да не по нашу душу!

Конюхов как в воду глядел. К ним скакали двое верховых с заводными конями.

Верховые — красавцы усачи, в дорогих кафтанах-жупанах и при саблях — остановились около путников. Тот, что постарше, небрежно приложил руку к дорогой сафьяновой шапке, отороченной волчьим мехом:

— Здравие будь, панове! Не вы ли москали те, коих разбойники обобрали?

— Они самые, — кивнул Тимофей.

— Проше панов за нами следовать, — показал усач рукой на коней, не озаботившись представиться. — Ясновельможный пан, подкоморий Стась Мехловский приглашает вас быть гостями в его доме.

«О! Как нарочно!» — обрадовался Тимоха, переглядываясь с Косткой. О пане Станиславе, хозяине здешних мест, они уже слышали. Поэтому переспрашивать и отнекиваться не стали, а вскочили в седла.

По дороге провожатые молчали, посматривая на русских с вежливым высокомерием. Впрочем, Акундинов и Конюхов, занятые тем, чтобы не отстать от поляков, не обратили на это внимания. Ну а если бы и обратили, то что из того?