Десятый самозванец

— Пан Мехловский! — окликнул Тимофей, которому в голову пришла одна мысль. — Саблю-то вы мне подарили, да вот я ж ее до сих пор не обновил… Может, разрешите? — кивнул Акундинов на пленников.

По толпе шляхты протек подозрительный шумок. Да и сам пан Станислав презрительно принялся крутить ус. Приказать повесить или на кол посадить — это одно. А вот кровавить саблю о быдло? Хотя чего же взять с москаля, не имевшего представления об истинном благородстве?

Только пани Тереза, обмякшая и разнежившаяся, казалось, не обратила внимания на начинавшуюся сцену. Но нет, торопливо переведя дух, «ведьма» заинтересованно принялась наблюдать…

— Так нет же, драться мы на равных будем, — торопливо поправился Тимофей. — Пусть холоп тоже саблю возьмет. Ну а то, что неблагородный он, так мне и начхать.

Пан Станислав задумался. Обвел глазами связанных разбойников, шляхту, слегка задержал взгляд на супруге. Та, вглядываясь в мужа, едва заметно кивнула…

— Что же, пан Каразейский, — впервые проговорил магнат «фамилию» прилюдно. — Берите любого, кроме Горунки. Для его задницы гайдуки уже кол вырубили да вытесали. Так что не обессудьте…

Тимофей поклонился пану в пояс, по-русски, а сам пошел к пленным.

— Что, голота сиволапая, — весело сказал он. — Кто со мной сразиться не побоится? Я бы, конечно, тебя выбрал, — кивнул он на Горунку, — да пан не разрешает. Н-ну? — с нажимом спросил он, а потом, едва шевеля губами, произнес: — Витуся…

Из куцего строя выскочил тот, кого Акундинов принял за Гадея. Стало быть, точно он. Парубок, злобно вращая глазами, прямо-таки вызверился на Тимоху, отчего тому стало не по себе. Понятно, почему в двенадцать лет с ним не хотели драться взрослые парни.

— Ишь ты, волчонок, а злобы-то, злобы, — громко сказал Тимофей, оборачиваясь к публике, а потом, подойдя вплотную к Гадее, чуть слышно сказал: — Спасти не смогу. Но легкую смерть примешь. Витуся тебя любит и просит ждать ее… там…

От последних слов лицо у парня потеплело. Он с благодарностью и с какой-то невыносимой тоской посмотрел на Тимофея и так же тихо спросил:

— Не брешешь, пан?

Акундинов, не рискуя больше говорить, лишь осторожно кивнул и осенил себя крестом, отчего Гадея заулыбался так ясно, что показал, кем же он был на самом деле, — не злым разбойником, а обычным четырнадцатилетним мальчишкой.

К ним подошел ксендз. На Тимофея он только посмотрел, скривив в брезгливой усмешке тонкие губы, повернулся к Гадее. Мальчишка истово поцеловал крест, а потом принялся рассказывать о своих прегрешениях. Их было много, и, поймав скучающе-нетерпеливый взгляд пана Мехловского, святой отец не стал принимать полную исповедь юного грешника, ограничившись кивком и сакральным «Absolvo te».[50]

К парню подбежал один из слуг, разрезал веревки и сунул в руку саблю, которую тот тут же выронил. Затекшие от веревок руки не удержали клинок. Зрители насторожились и притихли, ожидая, будет ли москаль рубить? По законам поединка право такое он имел. Никого не волнует, отчего поединщик-дуэлянт не сумел удержать оружие. Но Акундинов, которому и самому ужасно хотелось рубануть парня крест-накрест, чтобы не рисковать, сдержался, понимая, что сейчас нужно блюсти приличия.

Гадея судорожно растирал вздувшиеся и посиневшие запястья, возвращая чувствительность затекшим конечностям. Наконец взял саблю.

«Ну вот, нашел на свою жопу приключений!» — невесело подумал Тимофей, вскидывая клинок на всю длину руки. Сабли встретились не с благородным звоном, а с противным скрежетом, с каким камень скребет по стеклу или когда клещи лекаря ломают здоровый зуб…

Толпа крестьян, собравшихся во дворе, продолжала угрюмо молчать. Может, они и хотели бы подбодрить кого-нибудь из противников, но боялись. А может, им было все равно. Разбойники, которым было нечего терять, дружно заорали, советуя Гадее отрубить москалю башку или всунуть саблю… Шляхтичи лишь снисходительно переговаривались, лениво споря, кто победит. В сущности, им тоже плевать — зарубит ли разбойник москаля, москаль ли зарежет разбойника. Какой-то Иоанн Каразейский — им не сват и не брат, а так, едва ли не побродяжка. Убьют, так и ладно. А мальчишка-разбойник все равно никуда не денется. Не так, дак этак все равно умрет.