Десятый самозванец

Урок пошел на пользу. Теперь Тимофей уже не лопал порошок, как это было в первый раз, а съедал ровно столько, сколько было нужно, чтобы ублажить двух молодых и норовистых кобылок.

Дни шли. И сам Тимоха, и девки были довольны. Иногда они даже приводили с собой еще кого-нибудь из подруг. Приходилось стараться. Правда, вдовушки ворчали, что надо бы ему перед каждым соитием мыться в бане, как делал их прежний муж, но понимали, что любовник этого сделать не может… Поэтому притаскивали с собою кремы и притирания, чтобы очистить и сделать более ароматным его тело.

Эта «пахучесть» доставляла Акундинову хлопоты. В первый день Усман-хаджа понюхал воздух и удивленно спросил — откуда тут несет китайскими благовониями, которым место только в гареме? Потом старик с подозрением стал изучать проломы в заборе. Как хорошо, что на той стороне никого не было! С трудом, но удалось отвлечь Усмана, сказав, что залетела какая-то пахучая тряпка, которую он бросил обратно! Теперь после каждого «общения» с девицами из гарема Тимоха тщательно отмывался в бадье и по совету девушек мазал тело корками мандарина или лимона, которые отбивали запахи.

Несмотря на остановки, ремонт забора продвигался. Акундинов уже думал — а не попросить ли девок, чтобы они как-нибудь спихнули свежую кладку, но развязка пришла раньше…

Усман-хаджа по утрам ходил на рынок, взяв с собой либо Селима, либо Тимофея, которые таскали корзину. Потом он шел в медресе или к кому-то из своих учеников. Обычно он приходил через час-другой… Но тут Усман-хаджа пришел поздно, к вечерней молитве. С Тимофеем, он, однако, не заговорил. Сам же Акундинов помалкивал, понимая, что что-то случилось…

…Утром, еще до того, как с минарета прозвучал азан — призыв к молитве, учитель разбудил своего подопечного.

— Сабах аль-хейр, — продрав глаза, поприветствовал Тимофей старика по-арабски, надеясь сделать тому приятное. Учитель был мрачен.

— Я считал себя твоим хаджи, — горько начал Усман. — Я, по своей старческой глупости, рассчитывал, что сумею сделать тебя истинным мусульманином. Сейчас мне стыдно.

— А что случилось-то? — спросил Тимофей, шестым или, седьмым чувством понимая, что его шашни с девками стали известны.

— Ты — знаешь, — коротко отмахнулся наставник и продолжил: — Пророк сказал: «Если ты совершил прелюбодеяние, то вера будет выходить из тебя, как маленькое облачко!»

— Как хоть узнали-то? — поинтересовался Акундинов, хотя… какая теперь разница?

— В любом, даже забытом, гареме, слишком много глаз и ушей, — туманно ответил старик.

— И, что же теперь делать? — уныло спросил Тимофей, понурив голову и думая о том, что зря девки приводили подружек. Тут такое дело — чем больше народа знают, тем хуже. Ну а он тоже хорош. Вот, скажем, зачем попросил девок привести негритосиху? Ну, черномазая. Ну, подмахивает здорово. А так — все то же самое, как у обычной бабы…

— Нужно, — склонил голову учитель, — идти к кадию самому, а не ждать, пока за тобой придут стражники. Надеюсь, судья учтет это, когда будет выносить решение о наказании.

— Ну а ежели не учтет? — кривовато улыбнулся Тимофей, хотя хотелось плакать. «Сколько там за прелюбодеяние-то положено? Уж не сто ли плетей… Ну, девки! Ну, стервы!»

— Это послужит тебе хорошим уроком, — сурово сказал старик. — Но, получив наказание, ты задумаешься о своих проступках. И надеюсь, что сумеешь раскаяться. А если раскаешься, то Аллах простит тебя!

— Учитель, а скажи, нельзя ли это все как-то, э-э… замять, — спросил Тимофей, подыскивая подходящие слова и соображая — как же ему выкрутиться-то. — У тебя же наверняка есть друзья среди кади…

— Наверное, я — недостойный учитель, — пожал старик плечами. — Есть еще один выход, и я предлагаю его тебе… Уходи. Но ты должен уйти прямо сейчас, до того как начнется молитва.

— Как — уходи? — спросил Тимофей, еще не зная, то ли кричать от радости, то ли падать в ноги старику и просить прощения.

— Можешь уйти из моего дома и забыть о том, что я был твоим учителем. Либо останешься и примешь решение кадия. Выбор — за тобой.

Акундинов задумался. Идти под плети из-за каких-то баб не хотелось. Добро бы, они замужние были, так ведь — вдовые. Чего тут сыр-бор-то разводить? Можно подумать, что-то страшное стряслось…

— Мне можно захватить одежду? — спросил Тимофей, внутренне напрягаясь — а не прикажет ли старик отправляться в том, в чем он явился к нему в дом. Куда же делась та одежда, он не знал. Идти голым…

— Можешь, — устало сказал Усман-хаджа. — Я даже прикажу Селиму, чтобы он дал тебе еду и одеяло. Только, — немного помолчав, сказал старик, — если останешься в Стамбуле, то рано или поздно тебя поймают и приведут на суд.

— Все в руках Аллаха! — бодро отозвался Тимофей, собирая вещички.

— Ты не хочешь узнать, что станется с теми несчастными, с которыми ты занимался прелюбодеяниями? Ведь на твоей совести будет смерть шести женщин!