Детектив Франции Выпуск 2

— Он предпочитает мужчин? — интересуется другой.

Об этом ты еще пожалеешь, старина. Я собираюсь с силами и со всего размаху бью его кулаком в живот. По — видимому, ему это не нравится — он складывается пополам с гримасой, только отчасти выражающей удовольствие.

Усатый смотрит на меня с упреком.

— Он, конечно, был неправ, — говорит он мне, — но и тебе не стоит быть таким грубым. Ну чего ты добиваешься?

Другой выпрямился. Лицо у него позеленело, из глотки вырываются довольно оригинальные звуки.

— Я не хотел вас обидеть, — едва выдавливает из себя он. — Не надо нервничать.

Он внушает мне доверие… но как я ошибся! Секунда, и на мою черепную коробку обрушивается такой удар кастетом, что передо мной проносится вся солнечная система сразу. Толстяк делает шаг вперед, и я падаю в его объятия. Отчаянно стараюсь не потерять сознание, и мне удается удержаться на ногах. У меня на затылке, должно быть, зарождается страусиное яйцо — я прямо чувствую, как оно растет. Еще через несколько минут, пожалуй, вылупится поджаренный страус — жжет нестерпимо.

— Мы в расчете, — говорю я. Скорее бормочу.

— Так — так, — говорит усач, — надеюсь, ты образумишься Ведь ты не можешь пристукнуть нас обоих, правда? Так что не надо сопротивляться. Ну, останешься с мадам наедине?

— Она очаровательна, — говорю я, — но у меня есть на то свои соображения.

— Ладно, — бормочет второй сквозь зубы, — тогда пошли с нами.

Моя голова звенит, как старый колокол, но и противник мой бледен как смерть и стоит скорчившись. Это придает мне бодрости.

Я ощущаю что — то на своей ноге. Это подбитый гвоздями ботинок толстяка. Он не шевелится.

— Послушай, птенчик, — говорит он мне, — пойдем с нами. Всего на пять минут, и тебя отпустят, даю слово.

С босыми ногами чувствуешь себя полностью безоружным, особенно когда чужие ноги обуты. В ботинки с гвоздями.

Да и мой череп не позволяет мне соображать с достаточной производительностью.

Девица с безразличным видом укладывается на кровать. Я почти сожалею, но — ничего не поделаешь. Возможно, мои принципы и не принципы вовсе, а предрассудки, но с чем — то ведь нужно считаться, хотя бы и с предрассудками. Через шесть месяцев мне исполнится двадцать лет, и если я не продержусь это время, то перестану себя уважать. Вслед за ними я иду по коридору, голому и чистому, как в больнице. Один краем глаза наблюдает за мной, а второй все время держит руку в кармане. Я знаю, что у него там маленький кастет; надеюсь, что это все, что у него для меня приготовлено. Я вздрагиваю, вспомнив о «Зути Сламмер» и своих друзьях, ждущих меня там. Если бы они видели…

К тому же, при мысли о том, в каком я виде, я краснею. Даже не знаю, что бы я отдал, лишь бы не краснеть вот так то и дело. Идиотизм какой — то.

Мы входим в комнату вроде операционной. Стоят какие — то приборы. Горизонтальная никелированная перекладина, прикрепленная к потолку на высоте плеч, привлекает мое внимание. Меня ставят перед ней.

— Поднимите — ка руки, — говорит второй.

Я поднимаю. В мгновение ока меня привязывают к перекладине. Я тщетно пытаюсь брыкаться.

— А ну — ка отпустите меня, мерзавцы!

Я говорю им еще много других слов, но память моя не позволяет мне воспроизвести их еще раз.

Они хватают меня за ноги и закрепляют их на полу. Чего они хотят?

Отхлестать меня! Я ору во все горло. Должно быть, я попал в лапы мафии, которая делает специальные фотографии по заказу пожилых господ и важных дам, слегка уставших от жизни.

— Оставьте меня в покое!.. Ублюдки!.. Оборванцы!.. Я еще вернусь, чтобы набить вам рожу.

Как же. — Это все равно что обращаться к стенке. Они суетятся в комнате. Первый поставил передо мной нечто вроде фарфоровой мисочки на ножке, а второй возится с какой — то электрической машинкой.

— Мы предпочли бы первый вариант, — говорит усач, — но ты, похоже, не разделяешь нашего мнения, так что извини.

Он прижимает мне к животу некую штуковину. Проводком она подсоединена к аппарату; второй подходит ко мне сзади с другим электродом. Бог мой! Свиньи! Я чувствую себя более униженным, чем если бы это был термометр. Они обращаются со мной ну совершенно как с подопытным кроликом. Я награждаю их всеми именами, которые мне еще приходят на память.

— Не волнуйся, — говорит толстяк. — Это не больно, и потом, тебе было предоставлено право выбора. А теперь не шевелись, я подключаю контакт.

Он подключает раз, другой, третий, и всякий раз я подпрыгиваю — теперь я осознаю наконец, для чего эта фарфоровая штучка. Мне слишком стыдно произносить что бы то ни было, зато эти два идиота помирают со смеху.

— Не беспокойся, — говорит мне второй. — Это останется между нами.

Чтобы спасти престиж, я решаю соврать.

— Мне наплевать, — говорю я, брызгая слюной. — Вы самые отъявленные мерзавцы. Мы еще увидимся.

— Как только ты пожелаешь, сынок, — говорит первый, давясь от смеха.

Я припоминаю, они еще дали мне что — то выпить.

III. Энди Сигмен приходит на помощь