Летом 44-го мы с Миррой как-то вышли после обеда из столовой и увидели, как от Ступина поднимается к нам в гору целая процессия — несколько подвод, рядом с которыми идет большая группа людей, человек тридцать-сорок. Мы остановились в недоумении — что за люди?
— Татар гонят. С Крыма, — объяснила немолодая колхозница, стоявшая у края дороги.
О ссыльных татарах мы уже знали от нашего завхоза и парторга Кронида Васильевича. Со смешанным чувством любопытства и презрения к ссыльным стояли мы, ожидая приближения этих осужденных нашим правительством людей. Раз их выслали, значит, не зря, значит они сотрудничали с оккупантами, может быть, выдавали немцам наших партизан… О таких предателях много писали газеты, а я не раз читала ребятам во время политинформации выдержки из газет.
Перед горой подводы остановились, с них сошли люди, чтобы лошадям было легче, старики и старухи с детьми и заковыляли в гору. Остальная группа продолжала идти и скоро поравнялась с нами. Люди шли усталые. Лиц мы не видели, так как они шли опустив головы, не желая встречаться с нами взглядами. Одеты они были кто в чем, несли на себе какие-то мешки. Остальная поклажа была на подводах. Только на одной телеге осталась сидеть молодая красивая беременная женщина в цветной шали. Поравнявшись с нами она не опустила головы, и мы смогли заглянуть в лицо «врага», встретившись с ней взглядами. Ее огромные, глубоко запавшие черные глаза, смотрели на нас с такой болью и тоской, что мы не выдержали и отвернулись.
Тоскливая процессия в полном молчании медленно прошествовала мимо нас и повернула за церковью на большак в сторону Мантурова. Потом говорили, что в Мантурове их погрузили в поезда, идущие на север.