…и я очнулся. Я лежал на полу солнцевской квартиры, залитой желтым электрическим светом. Надо мной нависала перевернутая дверь ванной. На зеркале все еще виднелись разводы там, где я протер его – пять минут назад? Десять? Левая сторона головы болела так, что, казалось, я сейчас вновь потеряю сознание. Простреленный глаз ничего не видел. Я облизнул губы, соленые и мокрые от крови. И – дурак, дурак! – попытался развернуть голову, чтобы увидеть меч Тирфинг в своей левой руке. За это я чуть не поплатился новым приступом беспамятства, но что надо было увидеть – увидел. Никакого меча, конечно же, там не оказалось. В пяти вершках от моих вытянутых пальцев лежал добрый старый Наглинг в ножнах, а больше – ничего, ничего. Со стоном – даже меня поразило, насколько жалобным – я поднял левую ладонь. В центре ее виднелось черное пятно размером с пятикопеечную монету. Стиснув зубы, я уперся левым локтем и медленно, медленно потянул непослушное тело по полу к стоявшему на тумбочке телефону.
В больничной палате нестерпимо воняло цветами. Почему-то каждый из навестивших меня считал своим долгом оставить букет. Мне бы радоваться, что не булыжник – на могилы свартальвов обычно приносили камни. Но я страдал. Доктор объяснил, что это временное нарушение обонятельных центров, поврежденных пулей, и что повышенная чувствительность к запахам со временем пойдет на убыль. Хотелось ему верить.
В остальном, как ни странно, я был в порядке. Ну, скажем так, в относительном порядке. Как выразился Ингри: если мне когда-нибудь приспичит провозить на себе пакетики с героином, появилась дополнительная емкость. Спасибо, господин некромант.
Сейчас Ингри сидел на стуле рядом с моей кроватью и покачивался, как правоверный во время намаза. Или, вернее, как Шалтай-Болтай на стене. Ножки стула скрипели. Я с нетерпением ждал, когда они вместе со стулом грохнутся, но не случилось мне такой радости.
– Ну, что ты ерзаешь, как еж на игле? Я же вижу, ты уже два дня пытаешься мне что-то сказать. Говори.
Ингри сморщил нос.
– Ты больной. Тебя волновать нельзя.
– Все меня можно.
Ингри с грохотом опустил стул на все четыре ноги, и физиономия у него сделалась торжественной.
– Ну что ты пыжишься? Бумажку с речью забыл?
Ингри задрал палец, и пошло, и пошло.
– Ингве, тут не раз будут говорить, как тебе повезло. Но я скажу, что таки да, Белый Христос хранит детей и пьяных, и еще дураков, а ты как раз ужасный дурак. Ты вообще представляешь, с кем связался?
– Это ты про мистера Иамена, что ли? Да уж представляю.
Для большей наглядности я ткнул пальцем в окутывающие мой череп бинты.
– Глаз-то твой? Так это фигня.
– Фигня? Давай тебе глазик выковыряем и посмотрим, как ты тогда запоешь.
Ингри привстал, порылся под своей задницей и вытащил большой бумажный конверт. Открыв его, он высыпал на одеяло передо мной стопку фотографий. Многие из них выцвели и пожелтели от времени, как будто вышли из мастерской самого господина Тальбота[9]
, хотя попадались и сравнительно новые. Я тут же припомнил файл Гармового. Взяв в руку пару снимков, я вяло спросил:– Это что?
Ингри возбужденно почесал нос.
– Это, господин мой Ингве, evidence[10]
. Наши ребята наконец-то запустили программу, позволяющую распознавать человека по фотографии. Я скормил поисковику гигантскую выборку из интернета и кучу сканов. И смотри, что мы накопали.Ингри подхватил одну из самых ранних карточек и торжественно помахал ею перед моим забинтованным лицом.
– Пожалуйста. Первая Мировая война. Молодой, но многообещающий офицер Вермахта. Блестящая идея – испытать действие некоего боевого газа в районе городка Ипр. Чуть позже…
Тут он ткнул пальцем в другую фотку.