Дети богов

На пороге немедленно возникла пара дюжих бойцов с автоматами. У всех были удостоверения частного охранного агентства: не подкопаешься. Странные нынче пошли охранники: бороды в косички заплетают, вместо бронежилетов носят мифрил. Мифрильная кольчуга, кстати, была и на мне и неприятно холодила тело под больничной пижамой. Очень бы она мне помогла там, на пороге ванной! Захотят пристрелить — пристрелят, хоть в бункере прячься.

Однорукий еще раз сокрушенно покачал головой и вышел. Ингри было сунулся ко мне, но как сунулся, так и высунулся. Я закрыл глаза. Глаз. И, кажется, задремал. Во сне явились мне кишки червя. Они были бесконечны, как жизнь, и так же бессмысленны и унылы. Во сне я подумал, что некромант добился‑таки своего. Ингри прав, это, наверное, депрессия. Мне не хотелось охотиться за Тирфингом. Мне вообще ничего не хотелось.

Разбудил меня шум в коридоре, на сей раз на порядок более громкий. Я накрыл голову подушкой и простонал:

— Ну что там еще? Неужели это так трудно — оставить меня в покое?!

К моему удивлению, шум не затих, а, скорее, сделался громче. Я убрал подушку — и вовремя, потому что в палату влетел взмыленный Ингвульф. Он немедленно распахнул занавески — за окном, оказывается, уже стемнело — и высунулся на пожарную лестницу. Обернулся:

— Ты идти сам можешь?

— Да в чем дело?

— Там к тебе мужик какой‑то рвется.

— Ну и что?

— И то, что четверо моих бойцов его едва держат.

— А автоматы вам на что? — вяло откликнулся я. — Пристрелите придурка, разрядите в стенку пистолет, суньте ему в лапы.

— Да вставай же ты! — заорал Ингвульф, подбежал к постели и постарался меня поднять.

Я его легонько отпихнул. Ингвульф впечатался в стену. Я как‑то и призабыл, что надо быть осторожным — после моей скоропостижной кончины и привидевшейся схватки с червем сил у меня было, как у бронепоезда. Продышавшись, Ингвульф взвыл:

— Он автоматы у нас сразу вышиб. Как‑то так быстро, мы и охнуть не успели. Я ему: ты кто, а он — вашему главному представлюсь, а тебе хер. Да вставай, он сейчас сюда ворвется!

— Пусть врывается. Хоть какое‑то развлечение.

Тут дверь распахнулась, и в комнату и вправду ввалился мужик, волочивший на себе четверых матерящихся свартальвов. В правой руке мой гостенек сжимал потрепанный кожаный портфель, в левой, под мышкой, шею одного из охранников. Я присмотрелся. Потом еще присмотрелся. И сказал:

— Какие гости! Где же, Вульфи, были твои глаза. А ну соскребись‑ка с пола и быстренько извинись перед Гармовым Всеволодом Петровичем, бывшим капитаном советской армии и нынешним волком Фенриром.

Часть вторая.

НЕКРОМАНТ

Из двух неправд я выбираю

Наименее не мою…

Д. Быков

Глава 1

Письмо

Извиняться, конечно, никто и не подумал. Бравый капитан стряхнул с себя, наконец, ингвульфовых ребят и оправил пиджак. Он мало изменился за пять лет. Да что там — не изменился вообще, разве что чуть гуще стал загар на все том же жестком, чуть отмеченном морщинами лице. В рыжей прическе полубоксом не прибавилось седины. Даже костюм, хоть и отличался, а вышел, кажется, из того же отелье — или, скорее, модельного дома. Форсил, голодранец бывший, умел держать фасон.

Я кивнул Ингвульфу и его овчаркам:

— Все в порядке, ребята. Можете идти.

Ингвульф тормозил. Я вздохнул и сказал:

— Выйдите.

Чем повелительное наклонение отличается от всех остальных? Что есть в нем такого, мгновенно заменяющего живой блеск в глазах любого служаки оловянным взором Щелкунчика? Ингвульф отсалютовал мне, развернулся кругом и промаршировал из комнаты. Прихватив с собой всю команду. И мы с капитаном остались одни.

— Садитесь, Всеволод Петрович.

Тот подошел к кровати и присел на многострадальный стул. Снова аккуратно оправил пиджак.

— С чем пожаловали?

Всеволод Петрович оглядел меня без особого почтения и ухмыльнулся:

— Так ты, значит, и есть герой?

Во второй раз за сегодняшний день меня обозвали героем, и это мне нравилось все меньше и меньше.

— Вы можете называть меня Ингве. И мы, кажется, на брудершафт не пили.

— Можем и выпить, Ингве, — неожиданно покладисто заявил Гармовой и извлек из своего портфеля бутылку. Портвейн. «Три семерки».

— Спасибо, я воздержусь.

— Какой‑то ты, герой, парнишка не компанейский.

— Послушайте. У меня болит голова. Мне все остоебенело. И, поверьте, Всеволод Петрович, еще минута этого бессмысленного разговора — и я вышвырну вас в окошко к едрене фене. А этаж, между прочим, высокий.

Гармовой осклабился.

— Очень бы хотелось посмотреть. Хотелось бы мне, братан, полюбоваться, как ты меня из окна кидаешь. Че‑то твои волки не сильно мной раскидались.

С еще одним сокрушенным вздохом я встал с кровати, взялся за ее металлическую спинку и спокойно сложил каркас пополам. Оглянулся на Гармового. Тот снова оскалился.

— Дешевые, брат, понты. Дешевые.

Принял кровать из моих рук и расправил все, как было. После чего снова уселся на стул и плюхнул на покрывало свой задрипанный портфельчик.

— Ну что, так и будем пиписьками меряться или за дело поговорим?