Дети, которые хотят умереть

– Приспичило мелюзге сейчас играть, – сказал он, рассматривая младшеклассников. – Трусы! Все их танто в ножнах!

По тонкой спине каждого «разбойника» било не острое лезвие, а деревянный чехол, прятавший убийственную сталь. Ни один сизый клинок не сверкнул в ночи, ни одна красная капля не окропила темную траву.

Лис зевнул.

Лис помнил начальную школу.

Лис помнил: ученикам с первого по четвертый классы всегда запрещалось снимать ножны с клинков. Запрет висел на красной доске в холле начальной школы.

Ну а Глеб и все остальные помнили только бесконечную кровавую бойню, что началась после того, как они поступили в среднюю школу. После того как в пятом классе ученикам выдали вакидзаси и разрешили оголять мечи. Сотни выпитых чашек зеленой отравы на уроках чаепития вытравили все остальные воспоминания. Взамен их головы попытались заполнить речитативами о Колесе жизней и смерти через многократные повторы на уроке Круга жизней.

Ох, вот это воистину позорно – ничего не помнить, кроме тарабарщины, что жизни – спицы Колеса, что смерть – ось Колеса. Никто ни разу не спросил, а обод колеса тогда что?

Тени все носились, падали, толкались, сбивались в кучи, дробились, пока их возня резко не утихла. Двор опустел, опавшие листья мело ветром. Тучи, словно черные крысы, грызли по краям луну.

Одинокая девочка затопала по мерзлой траве, сверкая серебряными кудрями.

– Малышка, – простонал Глеб. Пальцы его вцепились в сетку.

В середине двора девочка встала на колени, ее маленькие ладошки соединились и протянулись к лунному огрызку.

– Она так каждый раз делает, – шептал Глеб, прижимаясь лицом и туловищем к сетке. – Кому она выказывает подчинение? Кому протягивает вместе руки, чтобы их заключили в оковы?

– Это не жест покорности, – сказал Лис. – Твоя желанная малышка молится.

Глеб не слушал, он так вдавился в сетку, что еще немного, и через скрещенные прутья его тело высыплется горкой нарезанных кубиков.

– Прошу, – выдохнул Глеб, – добудь мне ее!

Лис ждал этих слов. Так он управлял кланом – давал дайме то, что они желали.

– Слуга Господа-кун, – крикнул Лис, – обернись.

Малышка поглядела на них, ее ладошки вдруг опустились и сжали рукоятку танто за оби.

– Слуга Господа-кун, сам светлейший дайме, сам блистательный отличник Лютин Глеб-сан услышал о тебе, – кричал Лис. – Он возжелал увидеть слугу Господа. Не прогневай задержкой светлейшего.

Малышка встала, быстро отряхнула форму. Девочка маленькими торопливыми шагами рванулась к забору. Густые серебристые волосы трепыхались белоснежным покрывалом за тонкой спиной.

Глеб сообразил оторваться от сетки, спина выпрямилась, подбородок гордо вздернулся. Лис, наоборот, слегка ссутулился.

– Вы правда помните Распятого Боженьку? – спросила девочка. – У нас никто не помнит Распятого Боженьку, кроме меня.

Лютин облизнулся, глядя на девочку. Малышка убрала упавший на глаза локон чистого снега и посмотрела в ответ прямо и просто. Затем спохватилась и представилась.

– Агнец Лолита, – сказала малышка, неловко поклонившись.

– Сам светлейший господин Лютин, – указал Лис на молчавшего Глеба, – а я – слуга Лис. Агнец-кун, ты еще не привыкла кланяться? Как давно ты в Кодзилькинской школе Катаны?

– Не помню, – сказала Лолита, ее бледный лобик исказила задумчивая морщинка, – помню только, когда меня привели, листья на деревьях были еще зелеными. И солнышко светило.

Из темной рощи позади донесся крик Коваля: «Сотый листок! Сотый листок!»

– Вы помните Распятого Боженьку? – повторила Лолита.

– Я помню все, – улыбнулся Лис.

Воистину. Сингенин Андрей помнил из прошлого только качели, Коваль – игрушку-кассу, что печатала бумажные ленты с цифрами, а Лютин – белокурую сестренку, с которой игрался.

У каждого ученика своя боль – то единственное драгоценное воспоминание, поверх которого наросли, как мясо на кости, все кипящие страсти с острыми позывами, безумными наклонностями, а также страхом новой потери.

Но выпитая кислая дрянь на уроках чаептития не свела с ума Лиса, в отличие от остальных. Мир за стенами не исчез из его головы. Как и узкая розовая щель меж ног матери, из которой он с плачем вылез на этот свет. Как и похороны отца. Как и побои старшего брата. Как и иконы с грозным ликом Распятого Боженьки – или, вернее, Господа Бога.

– Агнец-кун, – сказал Лис, – как насчет сладкой шоколадной пасты?

– Лис-сан? – переспросила Лолита.

– Или сгущенное молоко с сахаром? Может, сочные ягоды, спелые персики?

Малышка сдула с лица снова упавший локон.

– Постелька с теплым одеяльцем и пуховыми подушками, в которых так приятно нежиться?

Малышка перевела непонимающий взгляд с Лиса на светлейшего истукана, которым притворялся Глеб.

– Сказка на ночь, – говорил Лис, – или горячая мокрая утроба. Или прозрачная река. Или… Или «принести кадило Боже наше»?

– Каждение? – выдохнула малышка и схватилась за сетку забора. Глеб едва не сорвался к ней, но устоял и сипел сквозь стиснутые зубы.