Дети пустоты

— Да легко! — Я поднимаюсь с лавки.

— На спор?

— Давай! На пендель! — Я протягиваю Сапогу руку.

— Стопе, — он стискивает мою ладонь, но отпускать не спешит. — Пять штук принесешь — считай, выиграл. Идет?

— Ага.

— Тёха, разбей!

Бригадир разбивает и коротко говорит:

— К трем чтоб был. Поезд.

Ох, ну я и вляпался. И главное — сам, никто меня за язык не тянул. Кидаю короткое:

— Ждите!

— Че, правда один пойдешь? — подскакивает и кидается за мной Губастый.

— Спор есть спор, — останавливает его Сапог.

Я иду между лавок, на которых плотно сидят усталые пассажиры, и спиной чувствую взгляды четырех пар глаз. Смотрите, смотрите! Вот вернусь, тогда узнаете…

Подбодрив себя таким образом, выхожу с вокзала на площадь. Тут много машин, в основном такси и автобусы-маршрутки. Люди тащат сумки, чемоданы, баулы, спешно грузятся. Ловить в такой толпе фарт бессмысленно, надо идти в город.

План действий у меня простой: найти хорошо прикинутого пацана или девчонку, двинуть следом, дождаться удобного момента, чтобы рядом никого не было, и «наехать».

«Надо было взять нож у Губастого, — приходит хорошая и, как все хорошие, запоздалая мысль. — Припугнул бы».

С другой стороны, если косари повяжут меня с ножом, уже не отвертишься, поедешь в спецприемник без разговоров. А то и звездюлей огребешь столько, что потом всю оставшуюся жизнь будешь кровью харкать. Нет, такого счастья мне не надо. Обойдусь как-нибудь.

Иду по улице. Серый снег, голые ветви деревьев над головой, вокруг высятся дома. Люди спешат по своим делам, шумит поток машин. Со стороны Волги поддувает знобкий ветерок, но особого мороза я не чувствую.

Сворачиваю на перекрестке, читаю название улицы: «12 сентября». Странное название. Не нравится оно мне почему-то. И народ вокруг не нравится. Тетки с кошелками, мужики, женщины с маленькими детьми, уверенные в себе взрослые парни — к таким не подступишься. А «моих» клиентов что-то не видать. Оно и понятно — сегодня будний день, все в школах да колледжах.

Еще один поворот. На присобаченной к стене дома табличке значится: «Спуск Степана Разина». Тротуар и впрямь идет под уклон. Впереди видно белое широкое поле — это замерзшая, покрытая снегом Волга. Туда мне точно не надо.

Разворачиваюсь, иду обратно. Я брожу уже полчаса, если не больше, и все без толку. По кривой Локомотивной улице выхожу на проспект Гая. Наверняка местные острословы переиначили его в проспект Гея.

С Гая сворачиваю на улицу Варейкиса. Вот это наше название, подходящее. Еще бы через «о» писалось — вообще шоколад. Здесь все застроено огромными многоэтажками, как в каком-нибудь Бирюлево. Значит, народу живет много и всегда людно. Это плохо.

Парнишку в синей куртке с откинутым капюшоном замечаю издали. Джинсы, высокие ботинки, длинные волосы забраны в конский хвост, на плече кожаная сумка. Прибавляю шагу. Во рту пересыхает, как всегда перед дракой, сердце гулко бьется в ушах.

Догоняю обладателя хвоста, искоса смотрю на лицо. О, да он еще и очкарик! Лицо, что называется, интеллигентное, нос тонкий, не сломанный, над верхней губой пушок. Не боец, не гопник. Типичный маменькин сынок, за компьютером, небось, все время сидит. Я три раза в жизни работающий компьютер видел. И я думаю, что должно быть так: или у всех компьютеры, или ни у кого.

Прикидываю возраст жертвы — на вид лет тринадцать, не больше. В общем, для скачка этот лох мне вполне подходит. Но наезжать на него сейчас нельзя — вокруг полно народу, вон только что автобус выгрузил на остановке человек тридцать. Люди, что ж вы все не на работе, а?

На мое счастье, парнишка сворачивает в арку, ведущую во двор. Иду за ним, догоняю. В арке пусто, свистит ветер. За ней вижу припаркованные машины, сугробы, детскую площадку, на которой несколько мам выгуливают курлыкающих малышей.

Ну, сейчас или никогда!

Поскальзываясь на ледяных колдобинах — дороги в Ульяновске чистят плохо, — бегу вперед и заступаю очкарику путь.

— Стоя-ять! — Это слово я произношу с подвыванием, на блатной манер. — Сумку, деньги! По-быстрому!

— Что? — Он удивленно таращит карие глаза, пытается улыбнуться.

Все, кого жизнь не научила скалить зубы, в таких ситуациях начинают робко улыбаться. Потому что верят в лучшее, в добро и уверены, что у каждой сказки должен быть хороший конец.

Дураки. Хорошего конца вообще не бывает, хотя бы потому, что в итоге все всегда умирают.

Со всей силы бью кулаком прямо в улыбку. Парнишка ахает, всплескивает руками и падает на спину. Очки отлетают в сторону.

— Деньги давай! — цежу сквозь зубы и для верности добавляю с ноги в бочину. — И сумку!

Сумку, правда, я и так могу взять — она валяется на льду в паре шагов от меня. Но меня колотит боевой азарт — все получилось, все ништяк! — и я соображаю откровенно плохо.

Парнишка, размазывая кровь по подбородку, кривит лицо. Он совсем теленок — не пытается кинуться в отмах, не матерится, даже не зажимается, чтобы прикрыть живот. Наседаю на него:

— Ты че, глухо-ой?! Деньги, я сказа-ал!