Дети смотрителей слонов

В тот самый момент, когда я чувствую, что действительно теряю всё, что совсем ничего не останется, и что поэтому нет ничего, за что можно уцепиться, что-то происходит. Такое и прежде случалось, и в каком-то смысле это кажется совершенно незначительным и неуловимым, именно поэтому это и трудно обнаружить, вот почему лучше, если твоё внимание обратит на это кто-то другой. Мне показала это Тильте, и теперь я расскажу это вам: ты вдруг начинаешь чувствовать счастье и свободу. Ничто не меняется, ты сидишь, где и сидел, никто не пришёл тебе на помощь, никаких там серафимов, или ангелов, или гурий, или святых дев, или небесной поддержки. Ты просто сидишь и знаешь, что умрёшь, и чувствуешь, как ты любишь тех, кого должен потерять, и тут это и происходит: на какое-то мгновение кажется, что время остановилось. Или, вернее, будто его вообще не существует. Как будто вся Лангелинье, весь Копенгаген и вся Зеландия — это пространство, заключённое в одной раковине, и на короткий миг эта раковина исчезает, и всё, и ничего больше, чувство страха и ощущение того, что ты заточён, проходит, и ты вдруг чувствуешь свободу. Чувствуешь, что существует способ жить в этом мире, мире, который не умрёт, и где тебе не страшно, потому что само чувство свободы никогда не исчезнет. Конечно же, мы смертны: и Ханс, и Баскер, и Тильте, и я сам и моё хрупкое тело футболиста. Но есть что-то, для чего невозможно подобрать слова, но в чём ты участвуешь, и что никогда не умрёт, вот это ты и чувствуешь.

Я знаю, что в это мгновение я стою на пороге. И на самом деле это не дверь, потому что дверь — это какое-то конкретное место, а вот это — оно повсюду. Оно не относится ни к какой религии, не требует, чтобы ты во что-то верил, или чему-то поклонялся, или соблюдал какие-то правила. Есть только три требования: обращаться к своему сердцу, почувствовать в какой-то момент готовность смириться со всем, в том числе и с таким несправедливым фактом, что ты должен умереть, и на какое-то мгновение застыть, глядя, как мяч катится в ворота.

Вот это я и чувствую сейчас, сидя в кресле, в этой двухкомнатной квартире на шестом этаже.

Я вижу по Тильте, что в ней, кажется, происходит что-то очень похожее. Но я менее уверен в Хансе, в настоящее время его умственные способности ограничены, я не очень уверен, что он сейчас способен пережить откровение, всё происходящее с ним свидетельствует о том, что певица заполнила собой всё.

Проходит мгновение, вокруг спокойствие, ничего особенного не происходит, никакой особенной радости. Есть только осознание того, что если до конца прочувствовать мысль о смерти, то вдруг возникает свобода и облегчение.

Это чувство было — и вот его уже нет. Ашанти подошла к столу, она кладёт перед каждым из нас сэндвич.

— Приятного аппетита, — произносит она. — Или как говорят у нас на Гаити: Bon appetit.

Вынужден признать, что датское общество всеобщего благосостояния очень неоднородно. До некоторых мест оно как-то не добирается, вот, например, меня постоянно подстерегает голодная смерть.

Не понимаю, в чём тут дело. Может быть, это мой возраст, может быть, бесконечные тренировки, может быть, у меня в кишечнике поселился неведомый паразит — но я всё время голоден. Так было всегда. В детстве, читая молитву перед сном, я нередко представлял себе, что Иисус делает для меня сэндвич, и думал: при его-то способностях к кейтерингу у него, наверное, получаются клёвые сэндвичи.

Вот такие сэндвичи Ашанти сейчас и кладёт перед каждым из нас, сэндвичи, для которых она, по-видимому, заранее купила всё необходимое, чтобы нам их приготовить. За столом возникает ощущение праздника.

Хлеб испечён на свежей закваске. И прошу прощения, но сейчас, во время еды, мне необходимо сказать, что затылок Конни пахнет точно так же. Корочка батона хрустящая, блестящая, мякоть пухлая и упругая, с большими дырками.

Обычно внимательное изучение своего сэндвича считается дурным тоном, но я не могу удержаться. Я приподнимаю крышку — верхнюю часть батона и заглядываю в святая святых: сначала она положила толстый слой масла, отрезав его сырорезкой. Потом идёт слой майонеза, который пахнет чесноком, лимоном и тропическими пряностями, наверное, она привезла их с собой из буйных джунглей Гаити. Потом следуют разные листья салата — пурпурные, терпкие, кудрявые, нежные, и ломтики свежего тунца из Северного моря — такого, как ловят у берегов Финё, слегка подкопчённого, а в тех местах, где кусочки рыбы надломились, видна розовая сердцевинка. Над тунцом кружочки красного лука толщиной с бумагу и крупные каперсы, и хоть убейте меня, клянусь, они хорошо полежали в оливковом масле с пряностями. Поверх всего этого великолепия лежит лососёвая икра — большие оранжевые рыбьи яйца, которые поочерёдно лопаются во рту, оставляя вкус Моря Возможностей.