Дети земли и неба

Прошло еще какое-то время. Оно тянулось невозможно долго, при данных обстоятельствах. Перо обливался потом. Он слышал дыхание людей, стоящих над ним, но никто не разговаривал. Разумеется, никто не разговаривал. Он поискал внутри себя образ, который мог бы его успокоить, стать якорем. И перед ним появилось лицо Леоноры Валери. Он сказал ей, что любит ее. И увидев ее сейчас, мысленным взором, он понял, что это правда, и останется правдой. Это может принести ему горе, когда-нибудь (если даже он выживет), но на свете живет человек, чье существование облегчает его собственное существование. Он не думал, что она это понимала. А вот он понимал, и его дыхание стало ровнее.

Дверь открылась.

Перо лежал неподвижно. Дверь закрылась. Звук шагов, за ними другие шаги. Тень легла перед ним на пол, солнечный свет падал в окно, на какого-то человека. Он не смел поднять глаза. Он понятия не имел, как он должен узнать, когда будет можно это сделать, или когда следует это сделать. Может, кто-нибудь толкнет его ногой? Проходили секунды. Дыхание испуганных людей. Он был одним из них.

— Тебе лучше встать, — произнес мрачный голос, по-тракезийски, голос еще более низкий, чем у визиря. — Тебе будет неудобно писать мой портрет, лежа на полу.

Кто-то ахнул. Перо подумал о том, поплатится ли ахнувший за это жизнью. Ему сказали потом, что поплатился. Он сделал то, что ему велели. Поднялся на колени и посмотрел вверх, в глаза Гурчу Разрушителя.

Глава 23

— Тебе также разрешается говорить, — продолжал калиф.

Перо вытаращил глаза, сердце его глухо стучало. Он сглотнул слюну, не слишком громко, как он надеялся. Он видел, что все другие в этой комнате — в том числе и красивый молодой человек, который вошел вместе с Гурчу, потрясены.

Калиф оглядел присутствующих.

— Меня утомляют пустые слова, — сказал он, — ненужные слова. Я прихожу сюда, чтобы убежать от них. Но если я хочу познакомиться с вашим западным искусством, а я этого хочу, мне не удастся это сделать, если художник будет молчать. Ты будешь говорить со мной, пока я буду позировать. Ответишь на все вопросы, которые я тебе задам. Это понятно?

Перо снова сглотнул, ему удалось кивнуть головой.

— Ты сказал моему визирю, что мы вместе должны решить, как делать эту работу. Очень хорошо. Давай начнем.

Перо открыл рот. Он понятия не имел, что следует сказать. Его голова была пустой, как чистое полотно. Гурчу быстрым, повелительным жестом поднял руку. Длинные пальцы, три перстня, голубой камень, красный, серебряная оправа.

— Погоди. Молчи. Сначала все остальные выйдут.

Визирь вздрогнул от отчаяния. Он ткнул себя в грудь, спрашивая разрешения говорить.

Калиф покачал головой:

— Лакаш останется, он будет охранять меня от этого явно опасного художника. Все остальные уйдут. Когда художника надо будет проводить обратно, Лакаш позовет людей, которые это сделают. Ты, — показал он на Перо, — оставайся там, где сейчас, только встань. Полагаю, мы начнем сегодня? Чем ты разбавляешь свои краски? Нет. Нет. Подожди, пока они уйдут. И приготовь свои соображения по поводу того, почему правители запада желают, чтобы писали их портреты.

Калиф снова огляделся вокруг. Бледное лицо, длинный нос, почти черные глаза, этот низкий голос. Перо подумал, что голос правителя ашаритов звучит так, будто в комнате грохочет гром, как во время божественной грозы, заставляющей содрогнуться всех смертных.

Заговорил другой человек. Это вызвало у Перо шок.

— Отец, повелитель, могу ли я просить у вас позволения остаться? Ради вашей защиты и приобретения мною знаний?

Гурчу посмотрел на говорящего, красивого мужчину, который вошел вслед за ним.

— Нет, — ответил он. — На сеансах не будет никого, кроме меня и моего немого, и еще этого художника, который — я выясню, почему именно он — был выбран Советом Двенадцати для выполнения этой задачи.

— Повелитель, разве мне не дозволено интересоваться такими вещами, как и калифу?

— Дозволено. Но в твоих собственных палатах, и учиться надо у книг и у своих гостей. Джемаль, я сказал — нет. Ты будешь приходить ко мне каждое утро, после окончания сеанса. Подожди в саду.

Красивый мужчина сложил перед собой ладони и поклонился. Он был элегантен, с глазами и носом отца, и названное имя объяснило, кто он такой. Это был старший принц, любимый сын из тех двух, которым позволили остаться в живых.

Бейет, младший, остался в живых в качестве страховки для продолжения династии, так объяснил ему Марин Дживо, за вином и жареным ягненком. Перо понял: младший принц был гарантией на случай болезни или внезапной смерти старшего. Конечно, он мог также подстроить несчастный случай, болезнь, смерть. А еще он служил, как прибавил тогда Марин, средством для сдерживания преждевременных амбиций старшего сына.

Преждевременные амбиции едва ли были чем-то нехарактерным для османов, как и для других стран, а этот калиф правил много лет. Его сыновья прождали уже очень долго.