Децимация

Но в это время заскрипел ключ в замке двери, и обе створки широко распахнулись. Немецкий фельдфебель, не входя в комнату, с порога прокричал:

– Paus! Nach House gehen! (Вон! Расходитесь по домам!)

Порш застыл, ошарашенный такой наглостью какого-то фельдфебеля. Он еще продолжал мечтать о своей дальнейшей мученической судьбе, а все окончилось так обыденно и серо.

– Вы пойдете домой? – спросил он Винниченко. – Может, в прокуратуру?!

– Домой, – ответил Винниченко, водружая на голову фетровую шляпу. – Неужели вы не знаете, что у нас нет прокуратуры, а есть немецкие военно-полевые суды, которые судят настоящих украинских революционеров, а не нас – министров. Мы для них уже дерьмо, о которое они не пачкают руки. Здесь мне уже нечего делать. Finita la comedia!

– Я вас понимаю… а мне надо на работу. Я ж председатель «Хлебного бюро»! Там ни минуты нет покоя. А может, надо сдать дела?..

– Да, спешите быстрей распродать Украину. А то вас скоро сменят, – брезгливо ответил Винниченко и, не подавая руки Поршу, пошел к двери.

Он вышел на улицу. Владимирская улица была перекрыта с Фундуклеевской и Бибиковского бульвара редкой цепочкой немецких солдат. Вокруг прилежащих домов толпились киевляне. Им можно было бы давно разойтись по домам, но подлая жажда любопытства заставляла толпу оставаться на месте. Хотелось увидеть унижение так называемых министров Центральной рады – арестованных немцами, в наручниках или, в крайнем случае, с поднятыми вверх руками. Но насладиться унижением министров не удалось. Они выходили из здания музея, садились в автомобили и пролетки и разъезжались по домам. Винниченко хотелось крикнуть: «Народ! Почему вы молчите! Скажите нам хоть слово одобрения и поддержки!». Но народ, как в пушкинской трагедии, безмолвствовал. Народ злорадно ждал – ну, может быть, хоть одного из членов украинского правительства выведут в наручниках, и он получит удовольствие от этого зрелища… но, увы, этому зрелищу не суждено было сбыться.

На следующий день киевляне устремились к цирку. Здесь начал работу съезд хлеборобов Украины. Хлеборобы были разные люди – от помещиков до некоторого количества бедняков. Все делегаты были в вышитых замысловатыми, красивыми узорами сорочках, и направлялись в цирк.

Никого не смущало то, что на куполе цирка была установлена деревянная площадка с глухим ограждением, внутри которой, в надраенных до блеска касках, сидели немецкие солдаты с пулеметом. Они зорко следили за тем, что творилось на площади, о чем свидетельствовало постоянно поворачивающееся в разные стороны рыло пулемета. Но народ будто не замечал этого. В цирке возможно всякое. Цирк существует для народа. Но это был не народный цирк. Этот цирк жонглировал судьбой народа. Но сам народ этого сейчас не видел. Нужно время страданий, чтобы народ на своей шкуре прочувствовал политическое цирковое представление. Прочувствовал революционное время…

Хлеборобы шли через человеческий коридор, как простые люди. Бедным делегатам вышиванки дали в Киеве, бесплатно. Они охотно откликались на вопросы и шутки киевлян. Ответные их шутки были сочными, красивым и добрыми. В них чувствовался народный дух людей от земли, привыкших к тяжелой селянской жизни, не сетующих на это, именно кормильцев остального народа. Неважно, кто это был – помещик или бедняк – они вызывали всеобщую симпатию по сравнению с болтунами-интеллигентами из Центральной рады. А немецкий наряд сидел на крыше и безразлично вертел пулемет в разные стороны, – видимо, для того, чтобы народ чувствовал силу и серьезность этого мероприятия.

Подъехал автомобиль, за рулем которого сидел немецкий унтер, и из него вышел генерал Скоропадский. Он был одет не в привычный генеральский мундир, а как клоун – на его плечи была накинута черкеска, которая развевалась при ходьбе, а на черной гимнастерке искрились серебряные мундштуки. Такой формы народ еще не видел даже в синематографе. Он был красив. Смуглолицый и черноволосый, стройный и без намека на полноту, шел он легко, бесшумно, будто паря в воздухе, не останавливаясь но, тем не менее, успевая шутливо отвечать на вопросы народа. И этот народ, восторгаясь, шептал в благоговении: «Это он, это тот человек, который нужен сейчас Украине!» На самом входе в цирк, на последней верхней ступеньке, Скоропадский обернулся к толпе, поднял руки над головой, потом сжал их в рукопожатии и с минуту стоял так перед народом. «Как скромен, – умиленно шептала толпа. – Это наш человек. Никому не пожал руку в отдельности, а сразу всем». Сердобольные старушки прикладывали платочки к глазам. Стоявшая возле ступеней цирка группа мужчин в вышиванках, которые им тоже – как делегатам – выдали утром, воздев, как и Скоропадский, руки над собой, грянула: «Ура!» И народ дружно подхватил: «Ура! Ура!! Ура!!!». Почему «ура» – никто, наверное бы, и не объяснил, но всем хотелось выразить признательность будущему хозяину Украины.