Детство 2

— Умничка! — пахнущая табаком рука провела по моим волосам. — Вот тебе конфетку! Да таки ладно, всем через тебя! Пользуйтесь моей нежадной щедростью!

Жестяная коробочка с монпансье пошла по рукам, и от нежадности дяди Фимы мы взяли по леденечику.

— А потом через матросиков и в солдаты! — продолжил он, посасывая леденец и сигару одновременно. — И это, я вам скажу, таки ой! Немножечко ещё не ой-вэй, но уже можно смотреть в ту сторону. И теперь солдатики, которых вывели на улицы, чувствуют себя самую множечко поиметыми. Потому как получается, шо они не за власти против революционэров, а за власти, но ещё и за работорговцев! Списочки то разошлись! А это такое фу, шо на всю Европу выплеснуться может.

— Зеленому всё? — поинтересовался Ёсик, сделав вниз рукой.

— А вот здесь и может быть ой! — качнул головой дядя Фима. — Фима, который не тёзка совсем! Попандопуло тебя через якорь штоб! Через тебя я вижу, как не надо! Как надо?! Посмотри на Сёму и делай ровно иначе, не ошибёшься!

— Шо за люди, — пробормотал он, — я таки понимаю, шо евреи считают себя за умную нацию, но в такие часочки начинаю в этом сильно сомневаться!

— А! За ой! — вспомнил он. — Если он начнёт давить на нас и мы поддавимся, то вроде как он и на коне, а не раком под. Подавил, так сказать. А шо подавил, зачем и кому, это уже, поверь моему большому и невкусному жизненному опыту, царь разбираться не будет. Ура и молодец, получи орден!

— Да, — вздохнул тихий Чиж, — я раньше думал, што царь, ето ну…

Он замялся и повернул лицо в небо, но почти тут же пожал плечами.

— …а он просто царь.

«Переоценка ценностей», — мелькнуло едкое и чуточку облегчённое в моей голове.

— Так он будет давить?

— И провоцировать, — кивнул мне Бляйшман, — а нам таки ой как нужно пройти так, штобы не продавиться и не провоцироваться! Потому к гадостям таки готовимся, но через оборону и без обострений. Выстоим, так его и снимут. Ну то есть за царя я говорит не могу, но за умных людей через его окружение немножечко да, но только как подумать. Снимут не через царя, так через прессу и компанию посредством неё. Там сейчас такое подымается, шо хочется надвинуть шляпу до самых плеч и спрятаться в мамином погребе!

— Нам бы день простоять, да ночь продержаться[26], — будто сами сказали мои губы.

Рабочие посёлки почти што все позапирались баррикадами, но промеж них шатались мальчишки из местных, работая почтарями. Я подумал было тоже, но как вспомнил через сношение посредством катакомб, так и подумал взад.

Дежурим только – так, как молодые глаза, а не с оружием, как боевики. Высмотреть што, да упредить успеть. Фира хотела было тоже, но тётя Песя при полном моём одобрении закрутила её за ухи обратно.

Военные выставили патрули, но солдаты стараются не замечать никово и ничево.

Промелькнул мальчишечка, ну и Бог с ним! Не стрелять же. Если офицер или унтер не начинает орать и тыкать пальцем, так ну и ладно. Не хотят, значицца, кровь проливать народную.

После полуночи нас сменили на посту, но не успели мы уйти, как прибежал гонец от Пересыпи.

— Предлагают не идти на работы, сказавшись боязнью солдат!

Предложение пришлось по нраву не всем, потому как есть народ робкий и те, кто и так висит как первый кандидат на увольнение. Но против общества идти не решились, потому как среди людей живут. Новую работу найти ещё можно, а вот с новыми соседями сложней.

— Для газет приняли, — важно сказала близкая к слухам тётя Песя, накладывая нам немножечко перекусить.

— Так боимся, так боимся! — засмеялся я, а вслед за мной и Фира.

— Не балбесничай, — тётя Песя упрела руки в бока. — На твоё хи-хи есть большая, средняя и малая политика, придуманная умными людьми! Как там…

Она наморщила лоб, вспоминая, но Фира вылезла поперёд матери, и затараторила:

— Через такое недоверие и опаску репортёры будут ждать любого ици… инцидента, выжимая из него максимум.

— Ну да, — кивнула тётя Песя, умилённо поглядев на умненькую дочу, — как-то так.

Засыпал я тяжко, всё переживал за совесть. Вроде и сделал через Косту хорошее дело, а получилось как обычно. Ворочался, ворочался, вспоминал то горничную погибшую, то иных. А потом и заснул.

С утра началось всякое, и не всегда хорошее. Попервой зашевелились солдаты, подтягивая патрули поближе. Но от нас молчок, только показали себя за баррикадами – дескать, бдим, не надейтесь. И тишина… нехорошая такая, от которой отогнали детей и женщин.

Потом пошли парламентёры от Зеленого, наши переговариваться не стали. Покричали только, што боятся солдат, и потому на работы не пойдут. Снова тишина.

Тётя Хая, которая Кац, нервничала и вкусно грызла ногти. Среди женщин в нашем дворе она считается за самую умную, а мужчины все на баррикадах. Даже кто воевать и не хочет, то хоть промелькнуть там надо, показать промеж своих намерение и серьёзность характера. Иначе всё, без уважения. А оно зачем тогда жить, если без нево?

— Хая, — обратилась к ней одна из тёток, нервно трущая полотенцем давно уже чистые руки и прислушивающаяся к чему-то там вдали, — ну хоть ты давай! Поговори што-нибудь умное!