Детство 2

— Сара! Не нервируй мине! У мине там сына три, муж и потенциальный хахель на смерть мужа! И ещё один почти бывший, с которым когда-то не срослось. Имею право сидеть и грызть ногти!

Я вижу, што она вот-вот вразнос пойдёт на истерику, ну и встал сзаду. Плечи массировать и шею. Откуда-то оттудова помню ещё, из прошлого.

— Да ты шо? — удивилась она приятно. — Да ты мой хороший! Вот же кому муж достанется! И даже смею думать кому, и немножечко этой кому завидую. Если он посторонней женщине не стесняется делать таки приятное при всех, то шо же он будет вытворять наедине и в спальне!? Да ты делай, делай! Ох!

— Ну всё, всё, — решительно отстранилась она минут через несколько, — а то совсем хорошо станет, и будет таки немножечко стыдно! Уф… Розочка, а сделай нам кофэ!

— Никаково кофея! — решительно воспротивился я поперёк взрослых. — И так все нервничаем, а ещё сердце разгонять!

— Да ты шо? — снова изумилась тётя Хая, странно оглядывая на меня, — серьёзно? Ну раз таки у нас нашёлся мужчина, то лично я буду его слушать! Роза! Кофэ мимо! И шо же предложит нам мужчина?

И я таки понимаю, што предложить надо, потому што… потому што вот!

— Маестро, — киваю Менделю, — сейчас тот самый случай, когда ваша скрипка нужна здесь.

Он такой – раз! И глаза. Пучит. А я киваю – всё верно, давай! Он и сбегал, а потом Рахиль, которая Фирина подруга носатая, флейту вытащила. Так себе оркестрик, но што есть, то и будем есть!

— Как на Дерибасовской, — завёл я, подмигивая Саньке, и тот выступил вперёд – плясать.

…плясать! И петь! И не думать, што вот прямо сейчас войска могут пойти на штурм, и тогда – всё! И может быть, совсем.

Но плясал. Всех женщин вытаскивал потанцевать, а ещё и учил коленцам некоторым – тем, што попроще, хоть и кажутся сложными. Тётки взрослые хохотали как девчонки, так смешно им было телесами трясти.

Потом неожиданно как-то – раз! И Лебензон стоит, Яков Моисеевич который. С ружьём. С нами в пляс.

— Отошли солдаты! — орёт. — Отошли!

Солдаты отошли, ну и наши взад. Не все, на пересменку решили. Поели жадно за общим столом во дворе, выпили по чуть-чуть.

— Ещё ничего не кончилось, — сказал Лебензон негромко, отморщившись после водки, — просто теперь у нас появился шанс.

Девятнадцатая глава

Коста крутанулся вокруг себя, приседая и уходя вбок какими-то ломаными движениями. Раз! И вот он уже чуточку не там, да с револьверами в каждой руке. Глухо зазвучали выстрелы, и от дальней стены начала отлетать каменная крошка.

— Как-то так, — остановился грек, опуская оружие, — в Македонии научился. На Балканах вечно какой-то шухер, а заговорщиков и революционеров так каждый первый, а многие и не по разу.

— И што, вот так каждой пулей?! — изумляется Санька, кругля глаза.

— Если бы! — засмеялся Коста, залихватски крутанув револьверы на пальцах. — Есть и такие мастера, знаю лично, но я ни разу не умелец! Так, поднатаскали по одному случаю.

— А было бы здоровски, — мечтательно вырывается у меня, и перед глазами всплывают сценки из Дикого Запада, — с одной пули-то!

— У всего своя цена есть, — улыбается Коста чуточку печально, — хочешь стрелять так, живи оружием! Это уже профессиональным стрелком надо быть. Убийцей. Работать если, то так, штоб руки не утрудить, потому как целкость теряется.

— Ну-ка, — я решительно подошёл к оружию на столах отобрал себе два велодога.

— Не выйдет сразу, — предупредил Коста.

— Ето понятно! Я так, принцип ухватить хочу.

— Ну, — Коста потёр подбородок… — Ладно, только не заряжай пока. Смотри!

Он снова начал разворачиваться, но уже медленно.

— Видишь? Не просто с прицела ухожу, а непременно под правую руку!

— Агась! — соглашаюсь, попробовав вести его рукой с револьвером. — С правой руки удобно стрелять в дуельной стойке или прямо, а в раскоряке промеж них упора не будет и глаз хуже ловит.

— Ещё влево можно, — уточнил грек, поправив стойку обезьянничающему Саньке.

— Потом, — он пощёлкал пустым револьвером в правой руке, — целишься только с правой.

Левая так, для шуму. Бахаешь, штоб противник дёргался. Ну или накоротке, в толпе. Но тогда и целиться не надо.

— А можно и не стрелять с левой, — подал голос воодушевившийся Санька, — просто держать для пужливости, а как патроны в правом револьвере кончатся, так и перекинут!

— И так можно, — согласился наш взрослый друг. — Ну, пробуй!

Уход с линии мы с дружком ухватили быстро – даром, што ли, плясками по три часа почти ежедень занимаемся?! А со стрельбой из двух рук совсем не пошло, чему Коста и не удивился.

— Всё! — минут через пятнадцать прервал он наше баловство. — Заканчивай перевод патронов!

— Да не денег жалко! — усмехнулся он. — А нервов, которые вы немножечко понамотали. Когда двигаетесь с заряженным оружием, мне залечь за каменюками хочется! Вы учиться напросились, а не баловаться. Давайте-ка сюда!

На длинном столе, сбитом из плохо оструганных досок, Коста постелил кусок парусины и положил на неё новенькие, ещё в смазке, маузеры.

— Многому я вас не научу, — ещё раз предупредил он, — так только, общее понимание.