Детство 2

Ближе к Трубным проулкам столкнулся с Прасковьей Леонидовной, и отшагнул было назад, но нет! Смолчала. Только оскалилась по-крысиному, да и шмыгнула мимо. Вся такая фу-ты ну ты! Даже спиной и движением юбок обругать смогла матерно. Стервь!

— Егорушка! — напевно поприветствовала меня в своей квартире Марья Жжёнова, прижав на миг к беременному животу, и тут же отстранив, засмущавшись чувств. — Рада видеть тебя! Надеюсь, голоден?

И улыбка такая, што да – рада! Хорошая баба, повезло Федул Иванычу! Обоим повезло.

— Не то штобы и да, но не откажусь, — заулыбался я в ответ, скидывая верхнюю одежду. — Мишка! Здоров! Сам как?

— Ничево так, — тоном солидного мужчины отозвался друг, и не удержался от хвастовства:

— Уже подмастерьскую работу начали доверять! Не всё и не всегда пока, но как есть!

— Ишь ты! — пхнул я ево кулаком. Потом с Санькой выскочившим приобнялся – не виделись давно, третий день как!

Мы чутка попихались втроём, пока не вышел мастер с подмастерьем, ну а тогда уже со всем вежеством, как взрослые. Поручкался с каждым, о здоровье – как положено, в общем.

Пока хозяйка собирает на стол, мы потихонечку обсуждаем всякое. Антип Меркурьевич важнющий ходит, его вот-вот в мастера переведут. Он, собственно, уже за мастера, только с документом чутка заминка вышла.

Мишка за подмастерье будет, но не прям щас, а чутка позже, где-то через полгодика. Ого какая карьера для ево возраста!

Тут всё сразу должно сойтись – штоб мастер учил, а не так себе гонял, да талант наличествовал не из самых маленьких. Редкость! Денюжку станет получать за работу, да и подмастерье портняжный к тринадцати годкам, это даже не ого, а ого-го! Жених и первый парень на округу, несмотря на всю хромоту.

— Этак у тебя женилка отрасти не успеет толком, а в мастера уже выйдешь, — подколол я Пономарёнка, и Чиж залился в беззвучном смехе.

— Садитесь, женилки, — улыбаясь в усы, велел мастер.

Ели степенно, истово. А вкуснотища! У дяди Гиляя не хуже, но там так, со скатёрками и манерами. Не еду ешь, а степенность за столом нарабатываешь. Не то!

Суп гороховый на копчёностях, один из моих рассамых, потом каша гречневая, да со шкварками. Живут люди! Не хоромы каменные, но вполне себе в довольстве.

Ученики малознакомые тоже наворачивают, но помалкивают, только глазами так луп-луп из-за ложки! Такие себе ребята, сырые. Может и выйдет чево толковое, но не скоро.

Я на Хитровке ещё научился в людях разбираться, редко ошибаюсь. Взрослые если да тёртые, там да, а по годкам – ну вот ни разочка почти! Если только в начале самом.

С Мишкой если сравнить, так он и до хромоты этой злосчастной такой уж упёртый был, што прямо ой! Не просто урок сделать, а покажи да расскажи к старшим. Сопит, пыхтит, наблюдает. Понять старается!

Санька такой же. Несколько месяцев всево назад неграмотным почти што был, а потом – шанс! И ого как вцепился! Книжки всякие зачитал, даже и умные. Арифметику, по географии всякое. А когда художество в себе открыл, так и вовсе – на сон время жалеет.

А ети нет. Такие ещё, што детство в жопе и промеж ушей играет. Ме-едленно будут расти. Может, и станут мастерами добрыми, но не шибко скоро. Страшно им наверх-то тянуться, в учениках уютней. Проще.

— Ох и вкусно! — похвалил я хозяюшку и облизал со смаком деревянную ложку.

— Добавку? — подхватилась Марья.

— Ну… там пирогами пахнет?

— Не ошибся, — заулыбалась баба, — с вареньем малиновым!

— Тогда нет! Иначе пироги не влезут!

За чаем уже и поговорить можно, неспешно.

— Устал я, — пожалился люду, отдувшись на чай в блюдечке, — не так встал, не так сел… Охо-хонюшки! Грехи наши тяжкие!

— Сам же? — поднял брови Федул Иваныч.

— Сам, но от того не легче. Вот ей-ей, к прогимназии проще готовиться! С книжками што? Прочитал, промыслил, в голове уложил, и всё – запомнил даты исторические или там аксиомы геометрические. А тут, — вздыхаю горько, — жизнь! Вся жизнь на господский манер, тут постоянно про себя помнить надо. Сесть, встать, стул подать бабе. Говорить не по человечески, как вот с вами, а по-господски.

— Стул? — задивился Антип Меркурьевич.

— Агась! Положено так по ети… этикету господскому. Вроде как баба вовсе уж безрукая и безмозговая. Много дури такой!

— А ну-ка! — заинтересовалась хозяйка.

Ну што… повеселил! Про вилок кучищу рассказал, про рыбу ножом, про такое всякое.

— Сами себе понапридумывали всево, — подытожил Федул Иваныч, который явно не всему и поверил, — штоб только от народа больше отличий иметь.

— Как тебе с опекуном-то живётся, — поинтересовался Мишка, — если помимо манер господских?

— Да ничево так, недурственно. Хороший дядька, добрый. И такое, штоб руки распускать или розги, вовсе нет. И жена ничево так. Не Марья, канешно, но как для из господ, так и ничево.

— Для господ – да, — согласился Чиж, — ничево. Но очёчки её! Как зыркнет из-за стёклышек, так у меня ажно ноги отнимаются! Не злая баба, даже и приветливая, а вот поди ты! Зырк – и всё! Я когда обедать хожу туда, так дурак дураком! Чем больше она старается со мной общаться, тем я дурее делаюсь. Роняю всё на себя, невпопад говорю. Очёчки чортовы!