Детство и общество

Итак, наша карта близка к завершению (рис. 4 и 5). На рис. 4 (для мальчиков) и рис. 5 (для девочек) мы добавляем IV слой — локомоторно-генитальную стадию, на протяжении которой модус интрузии (5) обнаруживается в избытке ходьбы, агрессивном умонастроении и сексуальных фантазиях и действиях. Оба пола участвуют в общем развитии локомоторных и интрузивных паттернов, хотя у девочек паттерны требовательной и ласкающей инцепции (1, 2) развиваются в пропорции, определяемой предшествующим опытом, темпераментом и культурными ценностями.

Рис. 4

Рис. 5

Рисунок 5 показывает психосексуальный прогресс девочки на IV стадии как частичное возвращение к инкорпоративным модусам, первоначально развиваемым на оральном и сенсорном уровнях. Я полагаю, это не случайный результат нашего метода картирования. Ибо девочка на IV стадии противопоставляет потенциально более энергичной жизни мальчика, связанной с развитием мускулов, потенциал более богатого сенсорного различения и образ действий будущей матери. Она склонна стать еще более зависимой и более требовательной. Фактически, ей позволяют это сделать, за исключением тех случаев, когда культура предпочитает развивать вспомогательный модус интрузивного и явно локомоторного поведения (IV₅). Позднее мы вернемся к той общей эксплуатируемости, которая стала уделом женщины вследствие близости ее генитальных модусов (инцепции, инклюзии) модусам оральности (инкорпорации).

Локомоторно-генитальная стадия добавляет к списку основных социальных модальностей обоих полов модальность «делания» в смысле «занятия чем-либо исключительно с целью достижения личного успеха, выгоды, преимущества и т. д.». Нет более простого и выразительного слова, которое так подходило бы к набору перечисленных ранее социальных модальностей. Оно наводит на мысль о лобовой атаке, наслаждении состязанием, об упорстве в достижении цели, радости победы. У мальчика сохраняется акцент на «делании» фаллически-интрузивными способами; у девочек он раньше или позже смещается к «деланию» либо посредством приставания и провоцирования, либо с помощью более мягких форм «заманивания в ловушку», то есть посредством «делания» себя привлекательной и внушающей любовь. Таким образом, ребенок развивает предпосылки инициативы

или необходимые условия отбора целей и упорства в их достижении.

Однако эта общая готовность к инициативе сразу встречает своего заклятого врага в виде неизбежности отсрочки и замещения ее сексуального ядра, поскольку оно оказывается и биологически незрелым, и культурно отвергаемым вследствие табу инцеста. «Эдиповы» желания (столь просто и доверчиво выражаемые в заверениях мальчика, что он женится на матери и заставит ее гордиться им, равно как и в заверениях девочки, что она выйдет замуж за отца и будет гораздо лучше о нем заботиться) ведут к неотчетливым, смутным фантазиям, граничащим с убийством и насилием. Следствием этого является глубокое чувство вины — странное чувство, поскольку оно подразумевает, что индивидуум совершил преступление, которое на самом деле не только не совершалось, но было в принципе невозможным по биологическим причинам. Тем не менее такая затаенная вина также помогает направить всю силу инициативы и энергию любопытства на подходящие идеалы и ближайшие практические цели, на познание мира фактов и методов «делания» вещей (а не «делания» людей).

Все это предполагает, что идет поиск устойчивого разрешения третьего нуклеарного конфликта, а именно конфликта между инициативой и чувством вины (мы обсудим его в главе, посвященной эго).

На этом заканчивается наше изложение теории инфантильной сексуальности, которая на самом деле является теорией прегенитальных ступеней, ведущих к рудиментарной генитальности. Но мы должны дополнить и текст, и карту описанием дальнейшего развития. Речь пойдет о рудиментарном генеративном модусе, представляющем смутное предчувствие того обстоятельства, что генитальность имеет прокреативную функцию. В четвертом, заключительном, разделе этой главы мы приведем данные о том, что мальчики отличаются от девочек не только органами, возможностями и ролями, но и специфичностью субъективного опыта. Клиницисту известно об этом и он работает с этим, даже если не всегда знает, как это концептуализировать. Такая специфичность опыта — результат работы эго по организации всего того, что человек имеет, чувствует, предвидит. Тогда явно недостаточно характеризовать пол, указывая лишь на то, чем различаются мужчина и женщина, хотя такое различие подчеркивается также культурными ролями. Скорее, каждый пол характеризуется уникальностью, которая включает и его отличия от противоположного пола, но не складывается из них. В ее основе лежат предобразованные функции будущего осеменителя и будущей роженицы, независимо от системы разделения труда и типа культуры. Здесь модусы интрузии и инклюзии поляризуются, обслуживая зачатие и рождение потомства.