Детство и общество

Эта глава начиналась с описания двух клинических эпизодов. Было показано, что зоны и модусы имеют влияние на игру, а также на симптомы и поведение двух маленьких пациентов. Я намерен закончить ее результатами наблюдений, полученных на большой выборке детей — не пациентов, а испытуемых, участвовавших в генетическом исследовании, выполненном в Калифорнийском университете. Эти десяти-, одиннадцати- и двенадцатилетние дети вышли из возраста игр. Их опрашивали и наблюдали регулярно в течение десятилетия, а все аспекты роста и развития их тел, умов и личностей тщательно протоколировались. Когда я присоединился к проводившей это исследование группе, чтобы проанализировать записи, мы сочли интересным проверить на большой выборке клиническое утверждение, служащее основанием для наблюдений, вроде тех, что велись за игрой Питера и Энн, а именно что наблюдение игры может добавить важные указания к доступным из других источников данным. Снабдит ли меня выработанная процедура образцами игры, которые могли бы служить реальными ключами к данным, накопленным в отчетах по этому исследованию? Может быть то, о чем я узнал из историй болезни, здесь удастся применить к продолжающимся историям жизни?

Я установил игровой стол со случайным набором игрушек и приглашал участвующих в исследовании мальчиков и девочек подойти к нему и вообразить, что стол — это киностудия, а игрушки — актеры и декорации. Затем просил их «создать на столе захватывающую сцену из воображаемого кинофильма». Каждый выполнял мое задание в одиночку, то есть игра была индивидуальной. Такая инструкция давалась с целью избавить этих детей, большинству которых уже исполнилось одиннадцать лет, от «оскорбительного» предложения играть с «детским барахлом». В то же время предполагалось, что инструкция такого рода будет достаточно безличным стимулом для использования воображения, неограниченного самосознанием. Но здесь нас сразу ждал сюрприз: хотя за полтора с лишним года около 150 детей построили примерно 450 сцен, лишь полдюжины из них оказались киносценами и только несколько кукол были названы именами конкретных актеров. Вместо этого дети выстраивали свои сцены так, как будто руководствовались внутренним замыслом. Они рассказывали короткую историю с более или менее увлекательным сюжетом, а моя задача заключалась в том, чтобы понять, что эти конструкции могли «значить». Я помнил, однако: за несколько лет до этого исследования я испытывал аналогичный метод на меньшей группе студентов Гарварда и Рэдклиффа, специализировавшихся по английскому языку и литературе. Я просил их придумать «драматическую» сцену, но ни одна из них не напоминала творений Шекспира или какого-то другого драматурга. Судя по всему, такие неопределенные инструкции аналогичны поощрению к «свободным ассоциациям», когда мысли блуждают, а слова льются без самоцензуры. Предложение свободно ассоциировать в психоаналитическом интервью так же, как и предложение поиграть в интервью с детьми, способствуют появлению кажущихся произвольными тем, которые при более тщательном изучении оказываются тесно связанными с движущими силами истории жизни конкретного человека. То, что я стал называть «уникальными элементами», в данном исследовании часто служило ключом к искомому значению. Например, один из немногих участвовавших в исследовании цветных мальчиков (к тому же самый маленький из них) оказался единственным ребенком, построившим свою сцену под столом. Тем самым он предоставил полное и оттого приводящее в уныние доказательство значения своей улыбчивой кротости: он «знает свое место». Или возьмем единственную сцену, в которой стул задвинут под рояль, так что совершенно ясно — никто не играет. Поскольку построившая эту сцену девочка — единственная испытуемая, чья мать была музыкантом, можно предположить, что функциональное значение громких музыкальных звуков в ее детстве заслуживает нашего внимания, особенно если эта гипотеза подтверждается другими данными. Наконец, упомянем об одном из главных случаев, когда ребенок (девочка) выдала в игре осведомленность о чем-то таком, чего, как предполагалось, она не знает. Об этой девочке, которая тогда страдала злокачественным заболеванием крови (увы, она уже умерла), нам было сказано, будто ей неизвестно, что ее жизнь поддерживается только благодаря новому медицинскому препарату, в то время еще проходившему испытания. Она оказалась единственной девочкой, построившей руины и поместившей в центре развалин игрушечную «девочку, которая чудом ожила после того, как ее принесли в жертву богам». Приведенные примеры не затрагивают трудной проблемы интерпретации содержания бессознательного. Они только показывают, что подобные сцены достаточно часто оказываются тесно связанными с жизнью. Но и это тоже не будет предметом дальнейшего обсуждения. Здесь я намерен рассмотреть лишь проявления силы модусов органа в пространственных модальностях.