Дева в саду

Стефани встала, взяла сухарницу в цветочек и подошла к Дэниелу. Она стояла близко. Ее бедро касалось его плеча, грудь была у самого лица. Она склонялась к нему радетельно. Ее юбки шуршали (она носила обязательную нижнюю – несколько слоев тугого крахмального тюля). Ее платье было цвета темно-румяной розы. Ее волосы густыми, круглыми завитками падали на золотистую щеку. Его охватил удушающий гнев.

– Спасибо, я не хочу.

– Возьмите хотя бы штучку. Ну же. – Она настаивала, и это было на нее не похоже. – Согрешите разок.

– Мне нужно худеть.

– От одной ничего не будет.

– Чему не будет? Моему жиру? Еще как будет. Может лопнуть костюм, а другого у меня нет. Не нужно. Заберите, уйдите.

А она все склонялась над ним. Смеясь, предлагала печенье с джемовой начинкой и шоколадной глазурью.

– Нет. Я серьезно говорю: нет. Серьезно. Нет. Ради бога, пожалуйста.

Стефани как-то поникла и нерешительно отступила. Мисс Уэллс, вопреки фижмам, проявила недюжинную прыть: бормоча «минуточку» и «припудрить нос», выскочила из комнаты и прихлопнула дверь. Дэниел схватился руками за голову. Вцепился в волосы, слушал, как она ступает: шажок туда, шажок сюда. Потом услышал ее голос:

– И почему это люди мешают другим худеть? Каждый стремится что-нибудь сладенькое подсунуть. Даже забавно…

Услышал собственный голос:

– И не только худеть. Люди вообще стремятся помешать человеку в борьбе с искушением. Любым.

Она отступила к камину, протянула округлую руку вдоль доски, украдкой взглянула на него:

– Да?..

Газовый огонь изливался трескучим, красным, морочным жаром. От разговора Дэниелу было смутно и муторно. Она вся была из округлостей, складок, нежных продолговатостей – ясных, розовых, золотых. Он впервые понял, что сравнение женщины с цветком или плодом не просто фигура речи.

– Люди предлагают тебе печенье – или еще что, – и это игра во власть. Женщина обольстила меня, и я ел[110].

– Ну уж нет. – Ее румянец вспыхнул гуще, под цвет платья. – Увольте. Проповеди над печеньем я выслушивать не согласна. Да и теология у вас подкачала.

– Извините, если не угодил.

Он позволил прозвучать обиде. На нее не смотрел. Сейчас ей станет стыдно. Она ведь такая славная девушка. Интересно, сколько она понимает из того, что происходит… Он молчал, угрюмо уставясь в узоры ковра. Пусть устыдится собственного гнева. Вот так. Не говорить, не улыбаться, не задабривать, не заглаживать…

Она легко пересекла комнату и остановилась вплотную.

– Дэниел, простите меня. Я не хотела так грубо. Я не знаю, почему я с вами такая…

«Не знаешь? – зло спросил он про себя. – Совсем не знаешь, да? Или и вправду?..»

Он упрямо не подымал глаз. Он горел. Вдруг невероятное: она протянула руку и погладила его по волосам.

И тут безжалостный Дэниел затрясся. Слепо потянулся, схватил, прижал ее к себе, спрятал горящее, злое лицо в розовых волнах ее юбок. Она замерла и тоже задрожала, а потом шагнула к нему, уравновесив мир, и бережным, обережным кругом рук обвела его голову. Он уткнулся в ложбину ее бедер, качаясь, раскачивая их обоих, и слышал, как она повторяет: «Это ничего, это ничего…»

«Ты не знаешь, что это такое», – думал он и бормотал в розовую ткань: «Дай мне. Дай…»

И отшатнулся, сгорая, когда вошла мисс Уэллс. (Снова режиссура и тонкое чувство времени как пример игры во власть.) Блестящими глазами окинув этих двоих, она продержала их еще десять минут за болтовней облегчающей, даже приятной, и совершенно бесконечной. Потом царственно отпустила.

Спустя один пролет лестницы Дэниел остановился:

– Вот тут я живу.

Она кивнула не глядя.

– Зайди на минутку.

Покуда не выговорил, не знал, решится ли. Она вошла. Он заметил, что она закрыла дверь, беззвучно и медленно впустила защелку в паз. Закрыла и у двери осталась. Дэниел включил, один за одним, все свои мрачные светильники. Потом сел на кровать.

– Что я теперь могу еще сказать? – спросил почти со злостью.

– Не нужно ничего говорить.

– Нужно. – Он стукнул кулаком в ладонь. – Ты не можешь так со мной…

– Я уже извинилась. Я не хотела тебя подталкивать.

– Ну конечно, ты же добрая. Еще какая… Ты со мной по-доброму хотела.

– Не надо на меня злиться за это.

– Я не злюсь. – Он тяжело перевел дух. – Я просто… Да нет, это бесполезно. Хватит этих бесед. Завязывай свой шарфик и иди домой. Ты не дурочка – понимаешь, что лучше тебе уйти. А я позабочусь, чтобы это больше не повторялось.

– Как-то слишком мрачно все получается: как будто я нарочно тебя расстроила. А ты теперь меня выгоняешь.

– Ты знаешь, что это не так. Слушай, не ты ведь это все начала? Это я начал. Ну вот. А ты просто со мной по-доброму. Ты меня жалеешь: священник, и еще разное… толстый, например. Ты хорошая. Я мог бы этим воспользоваться, и вышел бы ужас. Но я силы и время на такое не трачу. Поэтому иди, пожалуйста, домой и посиди там подольше.

– Какая самоуверенность и какая буря из-за…

– Не буря. Просто я практичный человек. – Он собрался с духом и сказал просто и в лоб: – Я тебя люблю. И хочу на тебе жениться. Я хочу… Хочу. Да, не буря, но мне как-то нужно с этим жить. Это мешает мне работать.