Дева в саду

Когда они проснулись, в доме уже чем-то стукали, что-то двигали. Они шепотом посовещались, не включить ли свет, и не включили. Не хотелось ни болтовни викария, ни взволнованных, союзнических взглядов Фелисити. Полежали в тихой полудреме еще с час. Когда одни за другими донеслись звуки, означавшие, что чета Элленби приготовилась ко сну, обезопасилась от грабителей, посетила по очереди ванную комнату и погасила последние лампы, они встали и оделись. Обоим страшно хотелось есть и вдобавок нужно было в уборную. От этой, крайней уж, неловкости Стефани решилась тихонько спуститься вниз и вернуться домой. Дэниел сказал, что она может сравнительно безопасно воспользоваться наружным клозетом в саду. Договорились, что сам он останется в комнате. Он смотрел из окна, как она, пригнув голову в берете, крадучись идет через залитую луной лужайку. Она единожды оглянулась на его крупный, темный силуэт в темном окне. Дэниел вскинул руку торжественным жестом: полководец, одержавший викторию. По телу разливалось приятное тепло. В душе и мыслях был приятный покой. Оставалось надеяться, что он верно оценил трудность следующего шага. Но ведь он уже так многое смог благодаря отваге и любви. Невозможно подумать, что он не пойдет и дальше.

19. Маммона[191]

Несколько недель спустя, когда уже кончились каникулы и прикативший обратно Александр забрал «Четыре квартета», сестры пили кофе в «Четтери» – кафе в большом универмаге «Уоллиш и Джонс» в Калверли. Они прятались тут от ливня. Сплошные окна затуманились снаружи и внутри. Столики были покрыты крахмальными камчатными скатертями. На полу – толстый, глухой ковер: изобильная плоская флора. Лианы и лотосы против логики сплетались с семипалыми листьями конского каштана, зелень тропиков мешалась со ржавчиной и золотом английской осени, и поверх всего рассеяны были через равные расстояния гроздочки алых ягод, похожих на капли крови. Ковер впитывал звук острых шпилек и солидных уличных туфель на низком каблуке, когтистые шажки дамских собачек, а еще – капли с зонтов, резиновых макинтошей, непромокаемых шляпок и хозяйственных сумок. Было жарко. Женщины, томясь от жары, слоями снимали все, что прилично было снять. Любой голос тут же поглощался влажными пальто и ковровым ворсом. И все же тут было принято говорить негромко – о кошмарных ли ценах на тюль или о кошмаре удаления матки. Сестрам здесь нравилось. Они приходили сюда всю свою жизнь.

Была суббота. Фредерика нарядилась рискованно для того времени и места: узкие черные брюки, свитер «летучая мышь», на шее лихо повязан крохотный шарфик. Косметики тоже не пожалела: ярко-зеленые веки, черная тушь и сливовая помада. У Стефани был какой-то растрепанный вид. К тому же ей было страшно жарко в жакете и толстой юбке. Фредерика пила кофе глясе «люкс» с двумя шариками мороженого: к нему прилагалось несколько соломинок и длинная десертная ложка. Стефани взяла простой черный с кувшинчиком сливок.

– Мне нужно с тобой поговорить, – сказала она.

– Валяй.

– Понимаешь… – Повисла пауза, и Фредерика подняла голову от измазанных помадой соломинок. Стефани оказалась пунцовой – до кончиков ушей и корней волос.

– Ну-ка выкладывай!

– Я… В общем, я выхожу замуж.

– Замуж?

– Да. За Дэниела Ортона. Скоро.

Фредерика полыхнула злостью. Вперяясь в сестру, выдала первое, что пришло на ум:

– Я не знала.

– Мы еще никому не говорили.

– Я не знала, – повторила Фредерика, теперь с оттенком огорчения.

– Я понимаю, что будет трудно…

– Да уж наверное, – едко подтвердила Фредерика.

– И еще папе нужно сказать.

– То-то он обрадуется!

Фредерика украдкой глянула на сестру, которая стала теперь темно-малиновой – абсурдный колер в сочетании с бледными волосами. В одном глазу у нее стояла большая круглая слеза. Отвратительно, подумала Фредерика.

– Ты в курсе, что быть женой викария – это работа на полный день? Церковные пикнички, материнские общества, рыдание друг у друга на груди? Как ты все это осилишь?

– Не так уж все плохо. Справлюсь как-нибудь.

– Да, что трудно будет – это ты в точку. Мрак кромешный.

– Тебе больше нечего сказать? – крикнула Стефани. – Я счастлива, понимаешь ты? Очень счастлива!

Широким взмахом оттолкнула белый фарфор, серебрёные десертные вилочки и бумажные салфетки. Ткнулась лицом в руки и зарыдала, совершенно одинокая в сомнительной компании сестры.

Фредерика ужаснулась. Подозвала официантку. Похлопала сестру по плечу:

– Ну не глупи. Конечно, я за тебя рада. Два кофе, пожалуйста, и побыстрей. Стефани, я просто растерялась, я ничего не знала, и никто не знал… Ты что, любишь Дэниела?

– Да. Люблю.

– Как ты поняла? – Вышло как на допросе, что было некстати: Фредерике хотелось вытянуть сестру на откровенность. Дэниел Ортон толстый и верующий. Каково это – любить такого? Даже вообразить жутко. А все-таки тянет вообразить…

– Поняла, и все. – Стефани выпрямилась, розовая, с лицом, блестящим от слез. Рассеянно огляделась. – У нас уже было.

– И как? Тебя это потрясло? – В голосе Фредерики странно примешалось к яду что-то блудливое.