Дева в саду

Чтобы выйти собственно на Бригг, нужно взобраться по валунам, щетинисто-острым от морских желудей и блюдечек, густо облепленным бурыми пузырчатыми и прилизанными, мягкими зелеными водорослями. Карабкаясь и оскользаясь, они достигли дорожки, что ненадолго протянулась у Бригга вдоль хребта. Здесь асфальтом и бетоном связано все, что трескается, трется, сдавливается, вибрирует и оползает. Сюда они на четвереньках выбрались и встали под табличкой в память семейства Пэджет, унесенного в море великанской волной. Да послужит их злосчастная судьба предостережением потомкам.

А воздух был теперь другой: с терпкой живинкой, с кусачим йодом – живой, чужой, неведомый. Дэниел с удовольствием потянул носом.

– Ну что, – спросил он, – пойдем дальше вперед, до конца? Или свернем к пещерам?

Стефани взмахнула рукой:

– До конца.

– Хорошо. – Ему не терпелось вперед. – Сейчас отлив, неопасно, можно довольно далеко забраться. Ты знаешь, что говорят про Бригг? Что его создал Враг рода людского, чтобы заманивать и топить корабли.

– Могу поверить.

– Или что он хотел было здесь строить мост через Северное море, да вот поспешил, начал кое-как – и все у него развалилось. Он эту затею забросил, а нам остались обломки его моста.

Они двинулись к морю: сперва шагом, потом пригнувшись, потом на карачках, потом сидя и подтягиваясь вперед на руках – лишь бы продвигаться. Побрякивая, перекатывались домики прибрежных улиток. Стефани ссадила запястье о створки морских желудей. Она цеплялась, просовывала пальцы в углубления пористой, легкой валунной глины. Всячески старалась не ступать там, где раскинулась эта особенная зелень, столь пронзительно-яркая, что просится слово «ненастоящая», – но она живая и благополучно формирует кустики и заросли, омываемая и заливаемая морем. У Стефани открылось какое-то третье дыхание. Ей понравилось перебарывать свое тело, полагаться на невидимые выступы, приводить к равновесию позвоночник, бедра и плечи.

Когда вышли из-под защиты высоких утесов, ветер налетел другой: не твердил одно и то же, не хлопал полами одежды. Он был пронзителен и остёр, он пел и жужжал. Дойдя до плоского возвышенного места, они остановились осмотреться.

Впереди острие мыса уходило под воду, а волны набегали поверх него, вздымались и разбивались, катились, закручивались, сталкивались, взбрасывали брызги. А волны, уже разделенные мысом, нахлестывали с боков, грозно нарастали, плашмя падали на камень, присыпанный песком, и вода разбегалась струями и струйками, со вздохом втягивалась в трещины и канальцы и там, на глубине, невидимо плескала у них под ногами.

Мир здесь был необыкновенно слитен. Ярко-синие пятна неба вперемешку с летящими обрывками облаков, и тут же гонимая, взлетающая пена: искры и хлопья белые, беловатые, кремовые, серые и буроватые, и тут же птицы, кружащие и кричащие в обеих стихиях, белые птицы, коричневые в крапинку, с клювами золотыми и кровавыми, гнутыми, прямыми, жестокими.

Они стояли на мокрых камнях, до беспамятства ушедшие в зрение, неподвижные пред быстро набухающей волной. Зелено-серая с золотом, она поднялась, вспенила кипенный гребень, внезапно замерла над ними и рухнула, расточилась у их ног. Но все же окатила здорово и – потоками, струйками, смеясь, разбегаясь, разбиваясь о каждый камешек, о каждую водоросль, – влилась в единую холодную массу.

Берет со звездами промок насквозь. Дэниел тряс головой, как большой черный пес, и блесткие брызги разлетались в луче ясного, холодного света, который вдруг окружил их и словно замер. Он посмотрел на Стефани: она стояла очень тихо, а уходящая волна деловито заливала ей ботинки. Она медленно сняла берет, ветер подхватил ее волосы и принялся играть ими. На золоте темнели мокрые пряди, и макинтош ее был весь в длинных, темных, остроконечных пятнах. Она стояла, словно зачарованная водой, чуть приоткрыв рот в сокровенной улыбке, а ветер все трепал ей волосы и одежду. Солнце светило так ярко, что Дэниел едва видел ее. Накатила волна поменьше, но до них не доплеснула. Стефани снова сказала что-то, чего он не расслышал.

– Что ты сказала? – прокричал он.

Донеслось:

– …тогда на твоем языке. Да будет свет.

Она казалась захмелевшей, смеялась, светилась изнутри:

– Идем!

И она пошла очень быстро, полушагом-полубегом, для равновесия раскинув руки. Дэниел пошел следом. Высокая волна поклонилась ей, скрежеща, шелестя, шепча, расплескалась под ногами. Стефани обернулась к нему. Он никогда не видел у нее такого лица: белого, дикого, мокрого, освещенного слепой улыбкой. Она полетела дальше, а навстречу вздулась еще волна. Дэниел успел схватить Стефани, и тут на них обрушилась вода. Потом Дэниел обнимал ее, гладил волосы. Поцеловал – и стало холодно, солоно, горячо и зыбко. Она ответила так истово, что их качнуло. Дэниел удержал их обоих, ненароком дернув ее за волосы и толкнув коленом. От этого Стефани, еще недавно напряженная и летящая, стала мягкой и послушной.

– Нет уж, утонуть я тебе не дам, – сказал он и потащил ее за руку назад.

Меж двух валунов он ужасно неловко привлек ее к себе и снова поцеловал.