Девяносто третий год

Говэну было тридцать лет. У него было телосложение Геркулеса, взгляд пророка и улыбка ребенка. Он не курил, не пил, не говорил бранных слов. Он возил с собой во время похода туалетную шкатулку; он очень заботился о своих ногтях, о своих зубах, о своих темно-русых красивых волосах; во время привала он сам чистил свой мундир, простреленный пулями и побелевший от пыли. Хотя он бросался очертя голову в самое пекло боя, но он ни разу не был ранен. Голос его, по природе мягкий, отчетливо раздавался во время сражения. Он подавал своим солдатам пример, ложась отдыхать на голой земле, под дождем, в снег и в ветер, завернувшись в плащ и положив свою красивую голову на камень. Это была героическая и невинная душа. Бросаясь в атаку, он совершенно преображался. У него в лице было что-то женственное, что делает человека во время боя страшным. Вместе с тем он был мыслитель и философ, молодой мудрец. Взглянуть на него – Алкивиад[374]

, послушать его – Сократ.

В той великой импровизации, которая называется Великой французской революцией, этот молодой человек сразу же проявил свои военные дарования. Сформированный им отряд представлял собою, подобно римскому легиону, маленькую армию. Он состоял из пехоты и кавалерии; при нем были разведчики, саперы, понтонеры. Подобно тому, как при каждом римском легионе были катапульты, при этом отряде были пушки. Три конных орудия придавали отряду силу, не лишая его подвижности.

Лантенак тоже был недюжинный военачальник. Он был рассудительнее и даже смелее своего племянника. Истинные старые герои бывают обыкновенно холоднее молодых, так как они уже далеки от утренней зари, и смелее, потому что они ближе к заре вечерней. Что они, собственно, теряют? Почти ничего! Этим объясняются смелые, хотя в то же время и искусные маневры Лантенака. Но почти всегда в этом упорном поединке старика и молодого человека перевес оставался на стороне последнего. Впрочем, это скорее следует приписать счастью, чем чему-либо другому. Счастье вообще благоприятствует молодости. В этом отношении победа похожа на женщину.

Лантенак ненавидел Говэна всеми фибрами своей души: во-первых, за то, что тот его побеждал, а во-вторых, за то, что он был ему родственник. И что за фантазия пришла этому Говэну, этому молокососу, стать якобинцем! Да к тому же еще он был наследник Лантенака, так как у последнего не было детей, и он когда-то считал Говэна как бы своим сыном. «О-о, – ворчал про себя дядюшка, – если он попадется в мои руки, я убью его, как собаку!»

Республика имела, впрочем, все основания беспокоиться по поводу этого маркиза Лантенака. Не успел он высадиться на берега Бретани, как уже заставил всех трепетать. Его имя пробежало по Вандее, точно дорожка из пороха, и Лантенак сразу же сделался центром мятежа. В подобного рода восстании, где все ревниво относятся друг к другу и где каждый держится своего оврага или своего кустарника, непременно должна быть личность, стоящая выше других, которая могла бы сплотить вокруг себя всех остальных, равных между собою предводителей. Почти все остальные вожди сразу же подчинились Лантенаку и слушались его и вблизи и издали. Только один из них покинул его, и это был первый присоединившийся к нему – Гавар. Почему? А потому, что Гавар знаком был со всеми тайнами и планами предыдущего этапа войны, которые Лантенак хотел изменить и упразднить. Он не хотел подчиняться Лантенаку и отправился в Нормандию, к Боншану.

Лантенак, как военачальник, придерживался школы Фридриха Великого и старался вести одновременно и большую и малую войну. Он не хотел и слышать ни о «нестройной массе», какую, собственно, представляла собою католическая и королевская армия, представлявшая собою отличный объект для истребления, ни о разбрасывании вооруженных сил по чащам и кустарникам, что могло утомлять неприятеля, но не в состоянии было уничтожить его. Партизанская война не может иметь решающего влияния: начинается она с нападения на республику и оканчивается нападением на дилижанс. Лантенак не понимал ни системы ведения войны исключительно в открытом поле, как вел ее Ларошжаклен, ни ведения ее исключительно в лесах, как ее вел Жан Шуан. Он желал войны настоящей, он желал пользоваться крестьянином, но опираться на солдата. Он желал, чтобы были банды для малой войны и полки для войны регулярной. Он находил очень полезными для внезапных нападений и для засад эти отряды поселян, собирающиеся и рассеивающиеся с одинаковой быстротой, но он находил их недостаточно стойкими; они в его глазах имели слишком большое сходство с жидкостью; он считал необходимым иметь более плотный состав армии; он желал присоединить к беспорядочной армии лесных дикарей регулярное войско, которое представляло бы собою как бы ось для маневров крестьян. Это была во всяком случае глубокая и опасная мысль; если бы ее удалось осуществить, то Вандея оказалась бы непобедимой.