Девяносто третий год

Революция есть дело Неведомого. Можете называть это дело прекрасным или плохим, в зависимости от того, чаете ли вы грядущего, или влечетесь к прошлому, но не отторгайте ее от ее творца. На первый взгляд может показаться, что она -- совместное творение великих событий и великих умов, на деле же она лишь равнодействующая событий. События транжирят, а расплачиваются люди. События диктуют, а люди лишь скрепляют написанное своей подписью. 14 июля скрепил своей подписью Камилл Демулен, 10 августа скрепил своей подписью Дантон, 2 сентября скрепил своей подписью Марат, 21 сентября скрепил своей подписью Грегуар, 21 января скрепил своей подписью Робеспьер; но Демулен, Дантон, Марат, Грегуар и Робеспьер лишь писцы Истории. Могущественный и зловещий сочинитель этих незабываемых строк имеет имя, и имя это бог, а личина его Рок. Робеспьер верил в бога, что и не удивительно.

Революция есть по сути дела одна из форм того имманентного явления, которое теснит нас со всех сторон и которое мы зовем Необходимостью.

И перед лицом этого загадочного переплетения благодеяний и мук История настойчиво задает вопрос: Почему?

Потому -- ответит тот, кто ничего не знает, и таков же ответ того, кто знает все.

Наблюдая эти стихийные катастрофы, которые разрушают и обновляют цивилизацию, не следует слишком опрометчиво судить о делах второстепенных. Хулить или превозносить людей за результат их действий -- это все равно, что хулить или превозносить слагаемые за то, что получилась та или иная сумма. То, чему положено свершиться,-- свершится, то, что должно разразиться, -разразится. Но извечно безоблачная синева тверди не страшится таких ураганов. Над революциями, как звездное небо над грозами, сияют Истина и Справедливость.

XII

Таков был этот Конвент, к которому приложима своя особая мера, этот воинский стан человечества, атакуемый всеми темными силами, сторожевой огонь осажденной армии идей, великий бивуак умов, раскинувшийся на краю бездны. Ничто в истории несравнимо с этим собранием людей: оно -- сенат и чернь, конклав и улица, ареопаг и площадь, верховный суд и подсудимый.

Конвент склонялся под ветром, но ветер этот исходил от тысячеустого дыхания народа и был дыханием божьим.

И ныне, после восьмидесяти лет, всякий раз, когда перед человеком, -историк ли он, или философ, -- встанет вдруг образ Конвента, человек этот бросает все и застывает в раздумье. Нельзя взирать рассеянным оком на великое шествие теней.

XIII

Марат за кулисами

На следующий день, после свидания на Павлиньей улице, Марат, как он и объявил накануне Симонне Эврар, отправился в Конвент.

Среди членов Конвента имелся некий маркиз Луи де Монто, страстный приверженец Марата; именно он поднес Собранию десятичные часы, увенчанные бюстом своего кумира.

В ту самую минуту, когда Марат входил в здание Конвента, Шабо подошел к Монто.

-- Эй, бывший, -- начал он.

Монто поднял глаза.

-- Почему ты величаешь меня бывшим?

-- Потому что ты бывший.

-- Я бывший?

-- Да, ты, ты ведь был маркизом.

-- Никогда не был.

-- Рассказывай!

-- Мой отец был простой солдат, а дед был ткачом.

-- Ну, завел шарманку, Монто!

-- Меня вовсе и не зовут Монто.

-- А как же тебя зовут?

-- Меня зовут Марибон.

-- Хотя бы и Марибон, -- сказал Шабо, -- мне-то что за дело?

И прошипел сквозь зубы:

-- Куда только все маркизы подевались?

Марат остановился в левом коридоре и молча смотрел на Монто и Шабо.

Всякий раз, когда Марат появлялся в Конвенте, по залу проходил шопот, но шопот отдаленный. Вокруг него все молчало. Марат даже не замечал этого. Он презирал "квакуш из болота".

Скамьи, стоявшие внизу, скрадывал полумрак, и сидевшие там в ряд Компе из Уазы, Прюнель, Виллар, епископ, впоследствии ставший членом Французской академии, Бутру, Пти, Плэшар, Боне, Тибодо, Вальдрюш бесцеремонно показывали на Марата пальцем.

-- Смотрите-ка -- Марат!

-- Разве он не болен?

-- Как видно, болен, -- явился в халате.

-- Как так в халате?

-- Да в халате же, говорю.

-- Слишком уж много себе разрешает.

-- Смеет в таком виде являться в Конвент!

-- Что ж удивительного, ведь приходил он сюда в лавровом венке, почему бы не прийти в халате?

-- Медный лоб, да и зубы словно покрыты окисью меди.

-- А халат-то, глядите, новый.

-- Из какой материи?

-- Из репса.

-- В полоску.

-- Посмотрите лучше, какие отвороты!

-- Из меха.

-- Тигрового?

-- Нет, горностаевого.

-- Ну, горностай-то поддельный.

-- Да на нем чулки!

-- Странно, как это он в чулках!

-- И туфли с пряжками.

-- Серебряными.

-- Ого, что-то скажут на это деревянные сабо нашего Камбуласа!

На других скамьях делали вид, что вообще не замечают Марата. Говорили о посторонних предметах. Сантона подошел к Дюссо.

-- Дюссо, вы знаете?

-- Кого знаю?

-- Бывшего графа де Бриенн.

-- Которого посадили в тюрьму Форс вместе с бывшим герцогом Вильруа?

-- Да.

-- Обоих знавал в свое время. А что?

-- Они до того перетрусили, что за версту раскланивались, завидя красный колпак тюремного надзирателя, а как-то даже отказались играть в пикет, потому что им подали карты с королями и дамами.

-- Ну и что?

-- Вчера гильотинировали.

-- Обоих?

-- Обоих.

-- А как они держались в тюрьме?