Читаем Девяносто три! полностью

15 января 1947 года — труп найден на задворках, губы отрезаны, горло забито дерьмом. Малькут! Подозревал, что норны высасывают мозг. Утром — муравьиный пожар кожи, крошечная москва дрожит под лунным сапогом, печать короля бабабела нашлась в столовой: пятна на досках, рюмки опрокинуты, лужица у прошлогоднего камина. Как до тебя добраться?

— Записывай адрес. Покажу, где мы тут и что.

Тайным молотом в лоб, циркулем в висок, угольником в нежную шею. Они боятся тех, кто много ебется, кто знает вкус бандитского хуя. Доставай аусвайс.

— Маринус ван дер Люббе, к вашим услугам.

Понедельник, первое ноября.

78

Бергхоф, поместье F. Выборы канцлера позади, лед обнимает лужи, рукопись ежится в саду. В два тридцать ночи мы с Работником начали труд, отмеченный печатью неудачи. Под бедным окном в одночасье вырос розовый куст, плоские бутоны, торт в иглах похоронных стружек.

— Повторяй: I am a slave, an ape, a machine, a dead soul.

— Мне нравится твой подбородок, совсем немецкий.

Бродили вокруг дорогого пруда, как в «Порчери». Zamorit' — заразить. Tatan — полынь. Karmara — повелитель планетарных князей. День памяти пророков, надо бить по спине веревкой в знак скорби, царапать лоб особым гвоздем. Отель "Воспоминания о Голландии" рядом с аэропортом, сигаретный ожог под левым соском, двенадцать имен следует произносить нараспев, точно мантру. Словарь распахнут на Sch, можно искать директивы, как в китайской гадательной книге. Рукописи нашлись под старой грушей, нетронуты огнем. Шестнадцать из шестнадцати, возраст перемен, магистра сослали на Липари, дождь триста дней в году, чечевичный суп с солониной. Бросил палочки из яшмы. Бросил три мускатных ореха. Перевернул наперсток, погладил щуп. "Ты пишешь мне, как Ястреб. Все эти лукавые переносы, расцепленный стержень, депеши из Вевельсберга, точки в пьяных глазах". Start transmission now.

Хынек-бис, пойманный и прирученный. Уши австралийской лисы, ящерица хребта, синяк чуть выше левого локтя, "стой, куда ты", решил не спорить, остался на ночь. "Здесь такой район, нельзя выходить". Криптозоология нищеты, масляные плошки освещают лезвия пыльных стекол, слюдяные пузыри, отрубленную бычью ногу, гниющую в арабской луже. Пьяные голоса в придорожной кнайпе, тусклый луч карманного фонаря, сдохла батарейка. Он сосет чужие пальцы, разрешает дышать в ухо, вылизывать уголки глаз. Черный рынок детских гениталий, пестики и тычинки, брахманская точка на лбу, зал затрепетал, когда живого младенца бросили в Ганг, а мертворожденный остался в вагоне.

— Я могу потрогать?

— Можешь.

Руна смерти Eoh на черном шнурке. Изгнан из дома (I sheltered him too much and I think there's a little resentment from that), шлялся по стогнам, ловил похотливых туристов у тынского колодца. "Видели алхимического дракона?" — "Нет, а где он?" — "Вон там, серо-зеленый, как мои глаза, загляните поглубже". Их кардиостимуляторы, кассеты, прищепки для банкнот. Доктор открывает саквояж, бренчат медные слезы. "Давите ему на грудь". Так мы развлекались в июне. Первое солнцестояние, древний луч в ирландском саркофаге, купили билеты в прошлом году. Девяносто три счастливца, автомобили, тревожные голоса. Для избранных играл струнный квартет, мышата пляшут в буром футляре. Пан пробежал по тропинке среди наглой листвы, по пути в Брэ, щелкнул брегетом, мигнул брусничным глазом.

Zamorit' tatan — заразить полынь.

Жан Донет, слепленный из эдемской глины, опутанный жирными стеблями кувшинок, распорот Новым Иродом в канун дня святого Иоанна, 24 июня 1438. Мать и еще шесть крестьян из прихода Нотр-Дам-де-Нант свидетельствовали о пропаже. Задушен в "Отеле де ля Сюз", над телом надругались в подвале шато Machecoul. Среди песков, за волнами этиров, растет ХНД. Пустой постамент над финальной аркой.

— Мое имя — Меркурий, я — гонец, мой повелитель — Робин-Красная-Шапка. Мчался из Ньюкастлтона, стер семь пар железных сабо. В правом верхнем углу — раскрытая лилия, в левом — пятнистая змея.

— Ложись, братец, согрейся.

79

"Евреи" и «Сестра». Таинство химической свадьбы, на ленте лопаются белые пузырьки, пятница ползет по мраморному полу. Swallow this acid! Плотность! Прибавить плотность! Химический поцелуй, кольца, благословение кюре в громоздкой колбе. Повернул вентиль до отказа. Дневной сон не принес утешения: обрывок левитации, враг, взлетающий над железнодорожным снегом, происшествие в индийском поезде, по ошибке швырнули в Ганг живого ребенка. У подушки программа прискорбного французского клуба: аукцион невольников, скачки на табуретах, анальный маскарад. Лето, проведенное в воде, выпяченные ребра июня, малые антильские острова, подмышки пахнут жареным луком. Демон А. держит в руке крошку-куклу, дергает за ноги, жир капает в пасть пиштако. Расчленение предательских сыновей, тайный праздник за темными шторами, для надежности воткнули булавки.

— Прочитали досье?

— Да. Странные колени, я бы хотел посмотреть через лупу.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза