Девять миллиардов имен Бога

Казалось, у меня все шансы спастись. Вес «Давида» увеличил бы нагрузку на парашют меньше чем на двадцать процентов, но была опасность, что в любой момент купол зацепится за покореженный металл и порвется до того, как ракета коснется земли. К тому же купол, раскрывшись, должен был потерять форму из-за неравной длины строп. Но с этим я ничего не мог поделать.

Закончив, я впервые огляделся вокруг. Видимость была не очень: из-за испарины стекло скафандра запотело. (Займитесь этим кто-нибудь, это может быть опасно.) Ракета все еще поднималась, хотя и крайне медленно. На северо-востоке виднелись вся Сицилия и часть Апеннинского полуострова, а дальше к югу — побережье Ливии вплоть до Бенгази. Подо мной простиралась земля, за которую во время оно сражался Македонский, а когда я был ребенком — Монтгомери и Роммель. Было удивительно, что из-за этакой малости кто-то мог поднять большую бучу.

Времени оставалось мало — через три минуты ракета должна была войти в атмосферу. Я кинул последний взгляд на безвольно повисший парашют, расправил стропы и забрался обратно в кабину. Затем сбросил топливо «Давида» — сначала кислород, а за ним и спирт.

Три минуты показались вечностью. До земли оставалось всего двадцать пять километров, когда послышался первый звук — высокий свист, настолько слабый, что я едва его слышал. Я взглянул в иллюминатор и увидел, что стропы парашюта натягиваются и купол вздымается. Тут же я ощутил, как ко мне вернулся вес, и понял, что ракета начинает замедлять скорость.

Расчеты не слишком вдохновили. Я падал с высоты более двухсот километров, и, чтобы вовремя остановиться, требовалось среднее замедление в десять g

. Максимальные значения могли быть вдвое больше, но до сих пор я выдерживал в лучшем случае пятнадцать g. Так что я ввел себе двойную дозу динокаина и освободил шарниры кресла. Помню, я подумал, стоит ли выдвинуть крылья «Давида», и решил, что не поможет. А потом я, видимо, отключился.

Когда я снова пришел в себя, было очень жарко, а мой вес стал обычным. Тело было как деревянное, и все болело, а что еще хуже, кабина дико вибрировала. Я добрался до иллюминатора и увидел, что земля совсем близко. Большой парашют сделал свое дело, но я побоялся, что удар все равно будет слишком сильным. И выпрыгнул.

Судя по тому, что вы мне рассказали, лучше бы я остался в ракете. Впрочем, и так грех жаловаться.

Некоторое время мы сидели молча. Затем Джимми как бы ненароком заметил:

— Акселерометр показывает, что на спуске ускорение достигало двадцати одного g

. Правда, всего на три секунды. Бо́льшую часть времени было от двенадцати до пятнадцати.

Давид, казалось, его не услышал. Наконец я сказал:

— Что ж, трудно и дальше удерживать репортеров. Не хочешь с ними поговорить?

Давид поколебался.

— Нет, — ответил он. — Не сейчас.

Увидев выражение наших лиц, он резко покачал головой.

— Нет, — повторил он, — дело вовсе не в том. Я готов полететь заново хоть сейчас. Но мне надо немного посидеть и подумать.

Он замолчал, а когда заговорил снова, из-за обычной маски невозмутимости показался настоящий Давид.

— Вы думаете, будто у меня вообще нет нервов, что я иду на риск, не думая о последствиях. Что ж, это не совсем так, и я бы хотел, чтобы вы знали почему. Я никогда никому об этом не рассказывал, даже Мэвис.

Вы знаете, что я не суеверен, — начал он, словно извиняясь, — но у большинства материалистов есть свои тайные заморочки, даже если они не хотят этого признавать.

Много лет назад мне приснился удивительно яркий сон. Сам по себе он мало что говорил, но позднее я узнал о двух других людях, которые, по их словам, пережили почти то же самое. Одного из них вы, вероятно, читали, поскольку это Джон Уильям Данн[11]

.

В своей первой книге, «Эксперимент со временем», Данн рассказывает, как однажды ему приснилось, будто он сидит за приборами некоего летательного аппарата со стреловидными крыльями, а много лет спустя пережитое стало реальностью, когда он испытывал свой самолет с естественной устойчивостью. Я вспомнил свой сон, и слова Данна произвели на меня немалое впечатление. Но второй случай потряс меня еще больше.

Вы наверняка слышали об Игоре Сикорском — он спроектировал некоторые из первых самолетов-амфибий для дальних перелетов, их еще называли «клиперами». В автобиографии он рассказывает, как ему приснился сон, очень похожий на сон Данна.

Он шел по коридору с дверями по обеим сторонам и электрическими лампами на потолке. Пол под ногами слегка вибрировал, и откуда-то Сикорский знал, что находится внутри летательного аппарата. Однако тогда в мире еще не было таких самолетов, и мало кто вообще верил в возможность их существования.

Этот сон, как и сон Данна, стал явью много лет спустя. Сикорский совершал первый полет на своем «клипере», когда вдруг понял, что идет по тому самому коридору.

Дэвид смущенно рассмеялся.

— Думаю, вы догадались, о чем был мой сон. Не забывайте, однако, что я не зациклился бы на нем так, не наткнись я на похожие случаи.