Девять жизней Николая Гумилева

— Евгений Львович служит врачом в Обуховской больнице, меня санитаркой устроил, а Инга в клубе медицинских работников ведет кружок фортепиано, — смущенно ответила Яворская. И только сейчас Зиночка заметила на подруге старенькую шляпку и потертое летнее пальто. Поймав на себе жалостливый Зиночкин взгляд, Тата с чувством собственного достоинства добавила: — Живем мы хорошо, жаловаться не на что.

За парапетом искрилась в солнечных лучах Нева, мимо прогрохотал трамвай.

— А мне вот есть на что жаловаться, — с вызовом откликнулась Бекетова-Вилькина. — Жизнь у меня — сплошной кошмар. Беспросветная и ужасная.

Татьяна блеснула зеленью глаз, возбужденно заговорив:

— Зинуля, миленькая, поехали к нам! Посидим, поговорим, чаю попьем. Инга будет рада. И Евгений Львович.

И Яворская, взяв подругу за руку, потянула ее к трамвайной остановке. Зиночка охотно последовала за Таней к высокому столбу с табличкой-указателем. Дома с пьяным Владом было невыносимо, а тут старинные друзья.

Трамваи ходили крайне редко, и попасть на трамвайную площадку было известным подвигом. Забравшись в тесный душный трамвай, Зиночка выдернула сумочку из потока жарких человеческих тел, сдавивших ее со всех сторон, и тронула Таню за плечо:

— Таточка, почему ты живешь у сестры?

— А где мне жить? — Яворская кинула на подругу затравленный взгляд. — Квартира наша сгорела, мама и папа погибли во время пожара.

— И давно это случилось? — сочувственно спросила Зина.

— В тот год, когда вы дачу продали. Так что в один момент у меня и родителей не стало, и лучшей подруги. И даже Инга меня предала — хотела сначала отправить в приют, да Евгений Львович за меня вступился, не допустил.

— И как ты с Ингой после того? Ладишь?

— Мне нет до нее дела, — сердито выдохнула Тата. — У нее своя жизнь, у меня — своя.

Трамвай замедлил ход, остановился и распахнул двери. Зиночка ощутила болезненный толчок в спину, и сиплый голос над ухом прохрипел:

— За Обуховской выходишь?

— Извольте обращаться на «вы», — огрызнулась Бекетова-Вилькина, толкая в ответ обидчика локтем и торопливо выбираясь из вагона.

Стоя на выбитой брусчатке, Татьяна одернула юбку и, поправляя съехавшую на затылок шляпку, раздраженно проговорила:

— Ненавижу нынешний Петроград! После революции изо всех щелей повылезало невежество и хамство! Город совсем не убирают. Прошлой зимой навалило столько снега, что я сама наблюдала, как люди забирались на сугроб и прикуривали от фонаря. Взгляни! В Неве столько мусора — судно не пройдет!