Девятое имя Кардинены

— Вот что. Потяни мы за ниточку, которую дал нам этот твой… Локи, мы бы нескоро, но узнали про тебя всё. Нескоро — потому что связи с той стороной оборваны. И вот я говорю с тобою как изгой с изгоем, и этого мне довольно. Ты знаешь — вскоре после твоего появления здесь границу перекрыли так плотно, как не умеют делать правительственные войска. Следовательно, Белая Оддисена? Одновременно правительство стягивает людей и технику и — скажем так — желает воплотить в реальность нашу мифическую автономию. Раньше мы узнавали о положении вещей от волчат. Теперь они как таковые не существуют, влились в общую белую массу: завидное единообразие! Означает это, что ныне все динанское Братство хочет держать руку Марэма, или пока нет?

— Мне отвечать и на этот вопрос? — спросила она упавшим голосом.

— Нет, он для того, чтобы ты поразмыслила. И не это главное. Оддисена интересует нас постольку поскольку. Мы не Черное Братство, как нас обзывают, не изгои — мы целая страна, которая хочет по-своему пахнуть.

— И похоже, что гашишем, — отпарировала она.

Стагир бросился с места, закогтил ее плечо:

— Наркотики шли через нас, это правда, но в месте назначения их перехватывала по нашей же скрытой наводке британская или бельгийская полиция. Или их нейтрализовали менее подозрительным способом. С этим покончено. Мы шли на этот позор ради связи с той частью Оддисены.

Она не удержалась от смешка. Нелепая картина: обе враждующие добродетели потворствуют чужому пороку вместо того, чтобы попытаться установить между собою прямой и честный контакт!

— Не смейся! Гляди: кахан Абдалла привез сюда то, что мы задолжали твоей части Братства. Не сумел передать.

Стагир взял из шкафа коробку и открыл перед ее глазами. Круглые зеленовато-желтые капельки в полупрозрачной оболочке. Действительно, как валидол или… конфеты.

— Диксен.

— Пробовала? Впрочем, мы уже договорились, что ты была в тамошнем Братстве, а значит — клятвенник.

— Ни до чего мы ни договаривались, — она рассеянно перебирала капсулы, поднося к лицу, к самым губам.

— Осторожнее. Ты знаешь, что мы туда добавляем и зачем?

— Ничего не смыслю в химии. Я, поверишь ли, языковед.

— Отраву. Половину критической дозы. Чтобы ваши прыткие «братцы» или «красные всадники» не додумались сделать из диксена идеальное средство для допросов. Уж это не в пример легче, чем поправлять тех, кто сел на иглу.

Захлопнул коробку, оценивая сидящую перед ним женщину взглядом.

— У меня крепкое сердце и ясная голова, — сказала Киншем. — Тебя именно это волнует? Или, может быть, ты прикидываешь, как получить ответ сразу на всю твою былую риторику?

— Ты не побоишься?

— В жизни ничего не боялась.

У него чуть дернулся уголок рта. Вынул из того же шкафчика что-то вроде пистолета со стеклянной капсулой внутри, положил ей на колени.

— Безыгольный шприц для подкожных впрыскиваний. Это не на пять, а минимум на двадцать минут. Расстегни ворот, вынь заколки из волос и сразу ложись на пол. Действует почти мгновенно.

…Невиданная боль. Геенна, в которой нет ни времени, ни места, пламя, где растворяются кости, сердце, мозг, разум… Черные шарики, из которых состоит твое естество — они барахтаются в лаве, тянут отростки через оранжевое. Хватит. Прикажи им взять друг друга за руки. Она видит, как черные сбиваются в клубки, растягиваются лентой, эти нити накрывают, отдаляют пламя. Цепь. Решетка. Стена. Скорее! Красно-оранжевое пригасло, гаснет совсем. И тут из черного выплескивается зеленое, цвета весенней травы; боль — камень под его покрывалом, который обволакивают поющие струны. Не касаться, только не касаться! Черная пустота — это больше не я, я вовне, это мой юный голос, это Хрейа поет вокруг меня о любви бессмертной. Черная дыра втягивает зеленый мир, но это не страшно, в ней рождаются иные цвета… И вдруг — точно хлопок, и вселенные снова меняются местами.

— Ну, как это ты… — Стагир наклоняется над нею, чуть улыбаясь: она впервые видит, как он не хохочет, не ухмыляется, а именно улыбается смущенно. — Я тебе сейчас антидот вколол, сам испугался до смерти. Сначала было нормально, у нас это называется «держаться на плаву».

— На плаву? В сухой степи? Фу, Стагир, у меня всякое соображение отшибло.

— Попросту — не орать, не брыкаться и понемногу собирать свою волю, чтобы не пойти вразнос. А у тебя после всего пошла неадекватная реакция. Будто провал в незнаемое. Сердце и дыхание чуть не на нуле — и блаженная физиономия.

— Зеленая страна. Это мне и раньше снилось. Будто я выплескиваюсь в окружающий мир, а на месте прежней меня — пустота. А потом всё возвращается на круги своя.

— Угу. Теперь ты неделю будешь разводить турусы на колесах.

— Пожалуй что и так, — Киншем села, опершись плечами на его руку, что обхватила ее сзади. Полог у двери был приподнят, и прозрачное сверкающее марево струилось за ним. Мир обступил ее чистотой красок: голубизной неба, желтизной выгоревшей травы, пестротой табунов и стад. Внезапно она поняла, что произошло: ушел слой пустой породы, который невидимо отделял ее от этого мира и его языка.