Девятьсот семнадцатый

— Что, Викжель? Да, ревком. Пугаете все. Не дадите транспорта. Предатели. Да. Перемирие — убирайтесь. Мы еще с вами посчитаемся.

Кворцов с шумом повесил трубку.

— Артиллерию бы, — снова сказал Щеткин.

— Верно, верно. Правда, у нас споры были, пускать ли артиллерию в ход, — но мы договорились.

— Она даст перевес.

— Да… Ходынка… Ходынка. Да, ревком. Комитет дивизиона, кто говорит? Слушай, Белкин — чего медлите? Давайте артиллерию, да скорей!

— Ух, горячка какая, — сказал Кворцов, вытирая потный лоб ладонью.

Снова звенел неугомонный телефон.

— Что, Тверскую обстреливают? Где? У Страстного? Не пойму. Сейчас будет артиллерия. Что? Двинцы… Ура, ура! — Голос Кворцова звенел торжеством.

— Слушайте, товарищи! Крупная победа. У Страстного монастыря двинцы захватили пулемет с шестьюдесятью лентами. Герои ребята! Пушка у градоначальства — другая сейчас будет у нас.

Бах-ах-х-х-х!.. — загремели снаружи раскаты артиллерийской стрельбы.

Бах-ах, бах, бах!

— Это замечательно. Перевес теперь на нашей стороне. Скверно только то, что мы ничего не знаем о казачьем полке. Посланные еще не вернулись.

В кабинет суматошно вбежал небольшой чернявый человек. Глаза у него, казалось, вылезли на лоб, а рот был открыт, точно от испуга.

— Опомнитесь. Что делаете, безумцы?

Бух-бу-бу-ух, — гремела артиллерийская канонада.

— Боже мой, боже мой, — стонал человек. — Погибла Россия.

— Товарищ Щеткин. Сделай одолжение, выбрось вон на улицу эту слякоть, — гневно закричал Кворцов. — А вам, уважаемый лидер доблестных меньшевиков, рекомендую сходить в аптеку выпить брому и закрепляющего для желудка. Трусы!

Снова названивал нервный звонок телефона.

— Что? Юнкера отступают. Заняты Москворецкий мост, Кремлевская площадь, Воскресенская… Что? Юнкера бьют из пулеметов с храма Христа? Нечего жалеть! Бейте по храму.

Но телефон не успокаивался и продолжал хрипло трещать.

— Да, слушаю. Что, что?.. Товарищ, не пристало члену ЦК нашей партии… Да что, культурные ценности — к чорту! На войне, как на войне. Стыдно заступаться… Юнкера сражаются, а вы… протестуете. Ваша политика хуже предательства. Вы играете на руку контрреволюции… Да, да, хуже. Что, прекратить артиллерийскую стрельбу? — Ни за что, пусть весь Кремль и вся наша буржуазная культура взлетят на воздух. Да. Мы должны победить. Не пугайте. Нас уже многие пугали… Я бросаю трубку. Да. Мне некогда с вами препираться. Что? Да нужно же руководить операциями, а вам позор.

— Вот, брат Щеткин, — нахмурившись, сказал Кворцов. И в нашей среде есть паникеры и смутьяны. Вот один предлагал нам прекратить артиллерийский обстрел. Как они не соображают!

— Все формулируют вместе с меньшевиками, — зло сказал другой член ревкома.

— Вот именно. В бою обсуждать, а не сражаться, это значит быть с противником. Как это не поймут иные старые товарищи!

— А говорят, сибирский казачий полк близится к Москве.

* * *

В казармах третьего полка Друй в сопровождении представителя солдатского комитета вошел в помещение, где содержался арестованный полковой казачий комитет. Уполномоченный ревкома уже находился там.

— Мы прибыли, чтобы освободить вас, — говорил уполномоченный ревкома, когда Друй вошел в комнату.

— Удивительные вещи! Мы приехали в Москву случайно, и такое безобразие. Наш полк, надо полагать, возмущен арестом своего комитета, — брезгливо цедил сквозь зубы упитанный белолицый человек в костюме казачьего офицера.

— Кто вы?

— Я председатель комитета. А вот он — секретарь. Между прочим, большевик. Арест его совершенно необъясним.

— Хорошо. Не будем возмущаться. Вышла ошибка, и больше ничего. Тут никто не виноват.

— Так давайте, освобождайте!

— Сейчас подъедут автомобили. Мы вас будем сопровождать, потому что в Москве сейчас бой.

— Кто с кем дерется? — спросил уполномоченного человек с открытым монгольским лицом.

— Юнкера с нами, с рабочими да солдатами.

— Давно?

— Нет, недавно. Но дело не в этом. Ревком имеет к вам, товарищи, просьбу.

— Какую?

— В двух словах. Мы, московские рабочие и солдаты, как вы знаете, совершаем вооруженный переворот. Мы хотим власть передать советам, земли — крестьянам, фабрики — рабочим и полную свободу — трудящимся. Наши цели не расходятся с интересами трудящихся казаков.

— Это верно, — подтверждающе сказал человек с монгольским лицом и сильно потер переносицу.

— Так что же хочет ревком?

— Он хочет, чтобы ваш казачий полк не поддался на белогвардейскую провокацию и не выступил бы против нас.

— Не выступит. Не беспокойтесь. Я говорю, как секретарь комитета, — заявил человек с острым лицом, все еще потирая переносицу.

— А вы хотели бы, чтобы наш казачий полк выступил бы на вашей стороне? — спросил офицер и добавил: — не выйдет. Казаки не пойдут сражаться со своими братьями.

— Мы вовсе не хотим заставлять казаков выступать с нами.

— Еще бы! В полку более тысячи сабель, — с усмешкой заявил офицер.

— Ну, не пугай. Мы знаем, что трудящиеся казаки нам братья, и поэтому мы не боимся их. Ревком просит заключить соглашение о невмешательство.

— Это наверное сделаем, — заверил уполномоченного секретарь комитета.