Девки

Ее забил озноб и на мгновение подумалось — не притон ли это? Или, может, это все во сне? Глаз исчез. Она решила уйти, но пересилила себя и опять стала глядеть. Полумарфа, разрушив слово «Ленин», тут же создала из него слово «колхоз». Потом она встала, взяла толстую замусоленную книгу в кожаном переплете, распахнув ее одним движением рук, нашла нужную страницу и стала читать:

— Слушай, сказано: «И наконец нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет начертание или имя зверя или число имени его. Здесь мудрость, кто имеет ум, тот сочти число зверя; ибо это число человеческое, число его шестьсот шестьдесят шесть...»

Закрыв книгу, она тут же разрушила слово «колхоз» и из того же количества спичек сложила число 666.

Парунька теперь поняла, почему Полумарфа и представлении баб была пророком.

«Как это раньше никто сюда не добирался?» — подумала она и опять поглядела на занавеску, с опаской, что встретит глаз. И верно — встретила. Она увидела не только глаз, но и кончик носа, и опять это тут же скрылось. Краем уха услышала шепот, и прежняя робость обуяла ее. Полумарфа показалась разбойницей.

Парунька встала и спросила:

— Значит, к новой жизни ты мне присоединиться совету не даешь?

— Перед тобою пути, — избирать твое дело. Могущий вместити да вместит. Запасайся терпением и премудростью. А премудрость и сила — от господа.

Бабка отворила дверь, пряча под запоном скомканную рублевку.

Когда дверь захлопнулась, Парунька услышала за собой тихий говор и прислушалась.

— Она приходила с умыслом, эта пиявка, — говорил мужской голос, как будто знакомый, но Парунька не могла вспомнить, кому он принадлежит. — Наверно, Игнатий разболтал. Неосторожны мы.

— Напасти какие, — подала в ответ голос Полумарфа, — народ ноне стал жулик на жулике. Уезжайте вы, христа ради, никаких ваших денег не надо! Нешто какой притон у меня? Сгноят в тюрьме вместе с вами.

И вдруг Парунька, сходя с мостков, вспомнила:

— Бобонин!

Путники ждали ее у колодчика скучая.

— Путешествие по святым местам закончилось? — спросил Санька.

— Такие места, ответила Парунька, — что говори и то спасибо, что жива осталась. Бежимте скорее!

Она поведала им все, что слышала и думала.

К вечеру они прибыли в район.

Около райкома и райсовета стояли подводы. Это приехали из дальних сел неугомонные активисты. Тут же на избитой грунтовой дороге сидели раскулаченные, ждущие приема в райсовете, чтобы пожаловаться. Крыльцо и коридоры были забиты ходоками всякого назначения. Парунька протискалась сквозь них и послала Семену записку: «Хочу тебя видеть. Инструктор райкома Козлова».

Вышел Семен. Глаза его были воспалены от бессонницы.

Она рассказала ему все о вероломстве Полушкина и о подозрительном логове в Лиходеевском долу у Полумарфы.

— Теперь раскулаченные уходят в леса, в бандиты, — сказал Семен. — Это нам хорошо известно. Милиция с ног сбилась. То там, то тут поджоги, разбои и воровство. Поэтому необходимо их выселять. Само население требует.

— Мукомольная артель «Победа социализма» тоже штаб контрреволюции, — заметила Парунька.

— А вот это — твое дело решить, выяснить, а мы проверим. Мы тебя секретарем первичной парторганизации в Поляну прочим. Ты там как рыба а воде. Председателем колхоза мы послали Старухина с Сормовского завода. Старый производственник, старый член партии. Значит: вы двое, Лютов Петр и Лютов Александр, учительница Узелкова, найдется три-четыре отличных честных колхозника, политически зрелых, — вот вам и парторганизация. Мы на вас надеемся. Только запомните, при решении этого вопроса — раскулачивания, надо опираться на волеизъявление передовых масс деревни.

Парунька уехала.

Глава восьмая

Во всю стену плакат: «Наступление на капиталистические элементы по всему фронту».

На другой стене плакат: «Примиренчество с правым уклоном — убежище оппортунизма».

На третьей стене плакат: «Ликвидация кулачества как класса на базе сплошной коллективизации».

Собрание было самым многолюдным и самым бурным. Вот такие точно собрания бывали только в период комбедов, когда переделяли землю или изымали хлебные излишки. Тогда со взрослыми приходили и дети и старики на сходку, стены содрогались от криков.

И на этот раз привалило все село. Теплый весенний вечер, окна и двери открыты настежь. Пахло черемухой. Все забито людьми и около здания, и в коридорах. Впереди, подле президиума, одни женщины. Мужики все позади.

Санька делал мудреный доклад о неизбежности коллективизации и о принципах кооперирования. Ему не мешали, но и не слушали. Считалось, что когда докладчик закончит речь, тогда и начнется деловая часть.

Когда Санька кончил, никто выступать не хотел. Девки откровенно зевали.

— Прошу записываться в прения, — повторил председатель собрания.

Стало еще тише. Люди переглядывались и молчали.

— Что молчите? — спросил председатель.

— Говорить боятся, — заметила баба из заднего ряда. — Возьмут под карандаш.

И все поглядели на Старухина.

— Говорите, что хотите, — сказала Марья. — Ведь я как женделегатка объясняла наши женские права.