«Девочка, катящая серсо...»

Reinhold, младший брат Л<ины> И<вановны>, был шалопай, учиться не хотел. Его забрали на военную службу; он рано умер. Своих дочерей он называл Линами. Последняя (Kleine Lina[30]) жила немного дольше, это была прехорошенькая темноволосая девочка с ангельским голосом и характером, очень религиозная. Она тоже рано умерла, и Рейнхольд сам тоже умер.

Alte Frau в старости жила в убежище^{22}; обожала проповеди пастора Эйзеншмидта; приезжала к нам в Петербург часто, и у нас умерла в 1912 году. Похоронили ее на Успен<ском > кладбище.

Когда ей было лет 70, ей еще сделал предложение какой-то богатый старик, обладатель большого сада с ягодными кустами. У нас она ездила в театр, одевалась за три часа, готовая к отъезду. Испугалась Демона, но после удивлялась, как нечистый раскланивался в виде такого красивого господина… На Шейлоке стеснялась любовной сцены Джессики и Лоренцо, неженатых любовников. Меня она обожала. «Fr<äu>l Marussua wird sicherlich einen Grafen heiraten aber fr<äu>l Olly, die verspeist schon einen Herzog….»[31]

Очень смешил и пугал ее «diezer drollige Herr Schrammachkofif»[32], который падал на пол в передней, взбираясь на наш 5-й этаж — и очень импонировала «Frau Professor Berekirsky»[33], писавшая ей поздравления в Юрьев. Богаделки завидовали: «Welch Bekante haben bei Frau Tamm!»[34] — Мама делала ей восхищавшие ее «Hauben»[35].

Еще при жизни папы она говорила: «Unster Herr, der wird sicherlich Minister werden»[36]

. Она очень сердилась на дочь за наши наказания: «Aber, Lina, herrschaftliche Kinder…»[37] В молодости она была очень хорошенькой, темноглазой, румяной женщиной. По-русски ее звали Марина Егоровна. Я ее побранивала за особую любовь к старшему сыну Карлу (так же, как бабу Глашу за любовь к сыну Сергею), объясняя, что Л<ина> Ив<ановна> и моя мама — наиболее достойные главной любви.

У Л<ины> Ив<ановны> в детстве была любимая собака Понто. Училась она хорошо, но, по-моему, их больше учили «Turnen[38] и прямо сидеть. Помню имена Верна Мазинг и Ида Трейфельд, подруг Л<ины> И<вановны>. Иду я знала после. Это „розовая дама“ — прозванная так баб<ушкой> Глашей за ее румянец. Л<ина> И<вановна> рассказывала, как она, будучи суеверной, встретила перед экзаменом в пути старуху и пошла другой дорогой, провалилась в ручей, вымазалась в болоте и т. д.

Л<ина> И<вановна> вспоминает кошмарное впечатление от сыроварни; ухаживания приказчиков; Alte Frau заставила ее учиться шитью (она училась у Frau Maline). Л<ина> И<вановна> была очень способна, но терпеть не могла шить; она любила бегать, драться с мальчиками, лазить по деревьям. Вспоминала студенческие дуэли и Johannis feuer[39].

В Петербурге и во всех дачах у нее были приказчики-поклонники. Меня угощали апельсинами и конфетами. В мануфактурных лавках я довольствовалась глажением котов. Л<ина> И<вановна> была невинной, и флирты ее были словесные, для смеха. „Закараводить“. Папа ее дразнил. Серьезный роман у нее был со студентом, но я не помню. Потом, позднее, с латышом-революционером, которого она навещала в тюрьме и который после уехал в Америку. В Порхове в нее влюбился капельмейстер (и полковник) Хост. Мы пели: „Röckchen und Jäckchen, Stiefelchen mit Häkchen…“[40]

Игры она любила с беготней, скачку с препятствиями.

Она обожала кислые яблоки, варенье из красной смородины, пирожное яблочное; любила пиво Вальдшлёсхен, верила в коньяк; любила сосиски, колбасы, черный хлеб, соленые огурцы и особенно — всякую рыбу, позднее она мечтала об окончании — когда <нрзб>, буду пить коньяк и съем одна целого фаршированного сига»^{23}.

О коньяке она говорила: «Если не смертный случай и Бог не хочет, а коньяк в доме, никакая болезнь не возьмет».

Любимые ее цветы были незабудки и Schwalbenaugen[41]. Очень любила животных.

У нее были кумушки: Катя <нрзб> (крестница Тона) — Heide (крестница Миральди) — друг Коля, подруги Саша, Роза; самая любимая подруга Milia умерла давно. Очень много всяких веселых компаний. Долголетний флирт со Спиридоном Андреевичем был со ссорами и обидами.

Она была истеричкой, и иногда у нее были взрывы черной меланхолии, рыдания; она обожала кладбища; в ее ссорах с мамой я принимала ее сторону, п<отому> ч<то> она была подневольная.

Она очень любила бегать по делам, Савина оценила ее как умного и толкового человека. Маму она выхаживала во время всех болезней. Мне кажется, у нее был определенный медиц<инский > талант. Она нас мучила своей ленью к шитью. Гордилась, что тетя Катя считала, что у нее «есть линия» (то же сказал потом Володя Кузминский). Но ждать нового платья приходилось месяцами и проливать слезы.

Она любила шумные танцы, немецкий вальс в 2 па, польку, шмиттер-штуттер. Баб<ушка> Роза научила ее делать вкусные битки.

Читала очень мало, но очень тонко разбиралась в актерской игре. Немного гадала по картам, верила в сны. Боялась она до безумия лягушек.