— Такая, — соглашаюсь. Бросаю сигаретку, стягиваю чулки. Не хочется касаться асфальта голыми пятками, приходится снимать один ботинок, затем вновь натягивать, снимать другой, вновь натягивать. — Только дело не в жизни, а в ее ощущении, в феноменах, — с трусиками проще. — Где? Как?
Капот теплый. Гладкий металл приятно касается кожи. Синева словно море, хочется раскинуть руки и упасть в нее птицей. Губы касаются живота.
— Не стоит излишеств, — предпреждаю. — Простая классическая yeblya вполне уместна. Это же дорога, а не «Шератон».
— Так что насчет простоты?
— Ее невозможно отыскать внутри… Она где-то рядом, такое банальное ощущение ненужности… одиночества…
— Разве род человеческий не жалуется на одиночество? Или я что-то пропустил за последнее тысячелетие?
— Ложь. Мимолетная блажь неудовлетворенного сексуального голода. Вот, что они называют одиночеством. На самом деле нет ничего приятнее одиночества — непроницаемой тьмы, что окутывает, убаюкивает.
— Ты говоришь о смерти.
— Нет, о сне…
Оргазм внезапен. Вот только были толчки — необязательные, привычные, монотонные и сразу же — разлив обжигающего чувства, боль, преодолевшая порог наслаждения и ставшая приторным мучением.
Накрапывает. В бездне синевы собирается, скатывается влажная пыль и редкими бусинами падает на распростертое тело. Дрожащими пальцами растегиваюсь, сдираю, обнажаюсь, подставляюсь поцелуям небес.
45. Бессонница
Сон. Это ли не сон? Не знаю, ибо никогда не сплю. Вообще, знание о том, что люди должны спать, пришло к годам восьми, примерно тогда же, когда пришло знание, что люди должны еще и трахаться. Ночь казалась странной игрой, когда все должны выключать свет и ложиться в кровать. Странной, но не более странной, чем другие игры, в которые играли взрослые. Маленькая девочка лежала и смотрела на ночник, разглядывала тени, и ей не было ни скучно, ни страшно. Не бродила по квартире, а послушно лежала, поэтому никто не догадывался о ненормальности ребенка, даже родители. Даже она сама.
Месяц лежит на горизонте, раскинувшись широко, как роженица.
Щека касается живота. Прижимаю к себе, точно дитя:
— Если ты раб, то не можешь быть другом. Если тиран, то не можешь иметь друзей. Слишком долго в женщине были скрыты и раб, и тиран. Поэтому женщина не способна еще к дружбе, она знает только любовь.
Гулкая тишина. Даже ветер не шевелит промокшие декорации. Что за время? Время безвременья.
— Когда едешь без цели и без смысла, то лучше всего не иметь и часов — великих обманщиков, чей выверенный механизм тем искуснее наводит иллюзий, чем точнее он, чем больше проглотил человеческого труда, украл, заключил в себе частичку чьей-то души, ведь космос не знает, что такое время… Необходимо уловить мгновение, нащупать тонкую нить собственной вибрации, отыскать в себе маятник и прижать, остановить. Секс привлекателен погружением в вечность. Взаимопроникновение двух тел как символ взаимопроникновения души и вечности. Кто сказал, что Агасфер наказан? Ему дарована великая благодать скитания… Ты хочешь еще?
— Конечно. Никогда не yebalas\ с вечностью…
Смех.
— А твоя подруга?
— Не трогай ее.
— Понимаю — любовь. Я же не люблю людей, ни далеких, ни близких. Моя любовь принадлежит вещам и призракам.
— Подожди… не туда… так скучно…
— Хочешь почувствовать себя музой философии?
— Почитай… Анальный секс особенно располагает к романтике…
— Изволь.
Разламывающая боль и бесконечное падение в… нет, не в сон, а в бездонный колодец, а еще точнее — во вращающийся калейдоскоп, неутомимо выкладывающий бесконечные вариации разноцветной смальты. Платоновское странствие освобожденной души или наркотический приход от впитавшейся во влагалище спермы бессмертного? Чем должен оплодотворять Вечный Жид — Диоген-космополит, чьей глиняной бочкой стал весь мир? Зажимаюсь ладонью, удерживаю в себе липкий, холодный сгусток, стекающий по складкам вагины, распознав бесплодие искалеченной матки.