Девочка, которая любила Ницше, или как философствовать вагиной

«А этот-то… Этот…»

«Да брось причитать! Сучка не захочет — кобель не вскочит!»

«Я ее сама выскоблю. Ложкой!»

Постылая заевшая пластинка. Пиршество для психоаналитика. Ну, господа, все очевидно. Комплекс Электры вкупе с травматическими переживаниями детства, не считая чувства вины перед неродившимся ребенком, а так же особенности конституции, включая переразвитый клитор. Похотник — вот в чем вся проблема.

Как просто. Родители жизнь подарили, родители жизнь и сломали. Словно жизнь можно подарить и сломать.

59. Гроссмейстер

— Беру пешку, — предупреждает гроссмейстер.

Деланно вздыхаю, стягиваю второй чулок. Если он и вправду гроссмейстер, то спасение — в форе. Пара чулок, трусики, маечка, юбка, блузка, бантик, серьги и цепочка. Туфли уже не в счет — расплата за пешку и слона. Итого — через одиннадцать взятых фигур наступит полное обнажение.

— В случае мата проигравший снимает все, — заявляет партнер.

— Моя очередь, — пешка вместе с носками — долой. Потираю ладошки. Гроссмейстер слегка озадачен.

— Чай по-адмиральски! — провозглашает он, шлепает босиком, приносит на подносе стаканы, пузатый чайник и бутылку. Разливает, добавляем по ложечке коньяка, размешиваем, по ложечке выпиваем.

— Предупреждаю, — предупреждаю, — в пьяном виде сносит крышу.

— Можешь и изнасиловать?

— Хуже. Могу и не дать.

Склоняется к доске. Щурится. Точно великан в Блефуско разыскивает ниточку прохода сквозь неприступные для лилипутов скалы.

Ложечку коньяка, ложечку чая. Адмиралы — тонкие извращенцы.

— Не думай — ходи. Это же не чемпионат мира, — задираю блузку и топик, трясу бубенчиками. Ноль. Глубокое погружение.

— Машины убили суть шахмат, — объявляет и на коне взламывает левый фланг. Пара ходов и придется лишиться трусиков. — Они думают, что все дело в расчетах.

— Разве не так? — коварствую. Странно, но азартно. Точно школьница с парнем села поиграть в бутылочку. Отдавать невинность не то, чтобы не хочется, но желательно создать самцу макисмальные препоны для спаривания. Все бабы — суки.

Почесывает бородку. Принимает на грудь пару ложек.

— Знаешь, кто очень хорошо играет в шахматы?

— Ты?

— Коряки. Лови.

— Какие такие коряги? — смотрю на жертвенную пешку, которой уже не суждено стать ферзем. Приподнимаюсь, стаскиваю трусики, аккуратно расправляю и выкладываю рядом с доской. Психологическая атака.

— Коряки. Чукчи. Эскимосы. Коренное население севера. Какие маленькие, — тычет в бельишко.

Машу краем юбки:

— Жарковато. А что им еще делать полярной ночью? Вот и набивают руку. Играют с подружками на раздевание.

— Не в этом дело. У них нестандартное мышление. Однажды я играл с ихним шаманом…

— Проиграл?

Укоризнено смотрит и качает головой.

— Извини. Виновата.

Бутылка опорожняется, градус в стаканах повышается.

— Расчет всегда губит искусство. И спорт. Здесь — допинги, там — «проЭкты».

Сентенция помогает — гроссмейстер освобождается от галстука. Или ему тоже жарко?

— Стоит собраться двум интелигентам — хоть для выпивки, хоть для ебли — как страдать начинает современное искусство.

— Когда я слышу слово «культура»…

— Геббельс.

— Маринетти.

— Вам тоже можно выставить счетик…

— Нам? Больше не пей. Групповухи все равно не получится.

— Вам, философам. Беспрестанное коловращение в оскомине концептов. Демократия, тоталитаризм, гомосексуализм.

— А здесь подробнее.

— Изволь. Вот только снять чего-нибудь не забудь.

Получаю слона и избавляюсь от цепочки.

— Любите вы женщины мухлевать, — смотрит неодобрительно. — А в пупке у тебя ничего такого не припрятано?

— Припрятано. Но пониже.

— А смысл?

— Если просверлить башку в определенном месте и вставить туда серебряное кольцо, то будешь постоянно испытывать эйфорию. Металл раздражает участок мозга, изменяется циркуляция крови — и вот результат.

— У женщин там помещается мозг? Я был лучшего мнения.

— Не язви.

— Извини.

— Лови и снимай рубашку.

Смотрит на пешку.

— Так вот, — сменяю гнев на милость от вида нагого мужского торса, — там, если тебе интересно, колечко трется о клитор. Сто метров хотьбы заменяет одну феллацию. А если по утрам бегать, то мужики вообще ни к чему.

— Потрясающе. Сорок тысяч лет цивилизации ради того, чтобы заменить мужчин кольцом в клиторе. Так я могу взглянуть на приемника?

— С какой стати?

— Шах.

Фигуры. Костяные солдатики, звери и башни, что маршируют, скачут, передвигаются по черно-белым квадратикам своего царства. Человек — бог им же придуманного плоского мира и, одновременно, раб законов древней игры. Ферзь. Фирзан. Мудрец, средневековой политкорректностью сменивший пол и ставший супругой короля. Могучий трансвестит, чья интеллектуальная мощь Востока вдруг обратилась в сексуальное интриганство Запада.

— Что думает шахматист о фиграх? — избавляюсь от блузки.

— Я так и знал, — разглядывает топик.

Смотрю вслед, щипаю бугорки. Прыщики набухают, обозначая присутствие.

— Предупреждали.

— Ничего не думают. Что о них думать, — гроссмейстер тянется к трусикам.

— В этом вся и проблема. Твои коряки наверняка одушевляют их, — придерживаю бельишко.