Девочка с крыльями

Вот о чём Агата волнуется по-настоящему, гораздо больше, чем о происшествии в школе, догадался отец.

– Да. Ты знаешь, по-другому никак.

– Я боюсь её, пап. Давай лучше у Сухановых побуду.

– Брось милая, Сухановы только знакомые. Ну, а она… Она твоя тётка, тем более долго это не продлится, тут не о чем волноваться. – отец нахмурил брови, словно вспоминая о чём-то. – Зато твои неосторожные слова про полёты меня тревожат.

Агата, покривившись от его назидательного тона, не ответила, взяла книгу и уставилась в старые, пожелтевшие страницы. С щеки её упала одинокая слезинка и отец не услышал даже, а почувствовал, как ударилась она о бумагу.

– Агата, что бы ты не делала, помни, люди не летают.

Он уже затворял дверь, когда услышал её:

– Люди не хотят пробовать, папа.

Отец вдруг понял, ему нечем возразить. Железная взрослая логика вдребезги разбилась о непосредственность детского ответа. И главное: возможно, она не так уж и не права, особенно, помня про её мать. Возможно…

Он посмотрел на свое отражение в зеркале. Худое, осунувшееся за последнее время лицо, чёрные круги под глазами, губы натянутой нитью. Только бы продержаться. Внутри кольнуло раскалённой иглой и отец, поморщившись, торопливо прикрыл за собой дверь. Выйдя в коридор, он скривился от очередного спазма боли, потёр грудь и, дождавшись, когда пройдут цветные круги перед глазами, направился к себе.

Отец давно ушёл, а Агата всё сидела, свернувшись калачиком в своём старом кресле, укутанная тёплым мохнатым пледом.

Настал момент, ведомый только ей, и она посмотрела на чашку чая.

Вода в ней, успевшая порядком остыть, заволновалась мелкой рябью, слабой вначале, но потом сильнее, сильнее. Наконец, вода забурлила, достигнув точки кипения. Агата вздохнула, точь в точь по-отцовски, и открыла роман Сэлинджера.

Время читать.

2. Мать. Тринадцать лет назад

Лето девяносто девятого выдалось жарким. Именно с него, того горячего, светлого, безумно счастливого и далёкого теперь лета, всё и началось.

Она стояла на берегу реки, закрыв глаза, раскинув в стороны руки, обратив лицо к солнцу и тёплому ветру. Её наряд – лёгкий воздушный сарафанчик, сандалии, да старомодная косынка, каких не носят уже четверть века. Но, несмотря на это, казалось, нет никого прекраснее в целом мире и без неё река остановит свои воды, а солнце перестанет освещать землю.

– Девушка!

Не ответила. Лишь еле заметно дрогнули огромные пушистые ресницы.

– Сильно извиняюсь, я тут человек новый, города не знаю, может покажете мне его?

Она приоткрыла веки, наискось, с прищуром, глянула на подошедшего. Парень лет двадцати пяти или чуть постарше. Крепкий, с добрым, курносым лицом и короткой стрижкой спортсмена. Улыбается во все зубы, уверенно, открыто. Смелый, явно не отсюда, к ней тут не всякий подойдёт.

– А чего показывать? Тут речка, там улицы, на холме церковь, за ней площадь и памятник Ильичу. Вот вам и город.

Тон у неё был нарочито серьёзный и неприступный, мол, отстань, топай себе туда за холм, подальше от греха. Но на парня он никак не подействовал.

– Обожаю памятники Ильичу. Сил нет, люблю на них смотреть. Покажите.

Она повернулась к наглецу, неожиданно прыснула со смеху, прикрыв чувственный рот ладошкой и опять смерила собеседника внимательным слегка шальным взором. Парень же увидел, что глаза у девчонки разного цвета: правый чёрный, а левый иссиня голубой. Пронзительные глаза, до озноба.

– А пойдемте, – неожиданно легко согласилась она. – Но с вас мороженка за экскурсию.

– Девушка, вы не поверите: легко, хоть два мороженых.

– Два не надо, одно шоколадное с орешками в самый раз. – И вновь смешинка, прикрытая ладошкой. – Пошли, коль смелый такой!

Казалось, в городе больше деревьев, чем людей. Путь парня и девушки пролегал по улицам, скорее похожим на парковые аллеи, воздух в которых напитался ароматом цветов и тополиным пухом. Шли они молча, девчонка продолжала улыбаться чему-то своему, да задорно поглядывала на спутника. Ему же и говорить ничего не хотелось, на душе было удивительно легко и свободно.

– Внимание, достопримечательность – памятник, – она махнула рукой в сторону каменного исполина.

Площадь тоже пуста ранним субботним утром. Лишь пара машин недалеко от Вечного огня, да летнее кафе на несколько столиков.

– Уговор есть уговор, с меня мороженое, – сказал молодой человек и кивнул на кафе.

– Как зовут вас, прекрасный принц?

– Спозаранку Олегом был. Дальше… – он махнул шутливо рукою, не знаю, мол.

– Ого, ветреный вы Олег! Неужто каждый день новое имя? А я двадцать лет как Агата.

И рассмеялась на всю площадь до того заразительно, что и он не удержался, заулыбавшись с ней вместе.

– Там пиво и шашлыки, мороженкой не торгуют. – сказала Агата. – Но я знаю, где есть. Пойдём.

Продолжая смеяться, она закружилась вокруг себя в танце. Ткань сарафанчика вскинул ветер, обнажая длинные загорелые ноги.

Город, час назад для Олега чужой и незнакомый, стал вдруг родным и близким, словно прожил он в нём тысячу лет.

3. Дочь. Сейчас