Девочка с медвежьим сердцем

Мейкпис вовсе не было неприятно готовить убитых животных и птиц. Ведь им была понятна необходимость наполнить желудок, алчная потребность отнять чужую жизнь, чтобы продлить свою.

Наблюдая, как упорно трудится Мейкпис, было трудно предположить, что тайный план уже горит в ее сердце холодным ровным огнем.

Первую искру, как обычно, высек Джеймс.

– Двенадцатая ночь, – прошептал он ей как-то вечером. – Подумай об этом. Дом будет полон до самых потолочных балок! Единственная ночь в году, когда в дом на большой пир в зале Гризхейза допускают всех жителей окрестных ферм и деревень. Ворота во двор будут открыты, а сторожевых собак посадят на цепь. Когда народ начнет расходиться… мы тоже ускользнем. Нас не хватятся несколько часов.

Пока Мейкпис, не помня себя, бралась то за одно, то за другое, в голове у нее крутились детали побега. План был хорош и мог сработать – при определенной изобретательности, конечно. Но риск был немалым. Даже если удастся уйти, они останутся без дома и друзей в разгар зимы, среди голых, равнодушных полей. Вряд ли можно рассчитывать даже на ночное зрение медведя, поскольку в холодные месяцы он почти не просыпался.

И что хуже всего, на пир в Гризхейз приедет много Старших.

– Нам следует держаться от них подальше, – предупредил Джеймс, – иначе они сразу поймут, что мы задумали. Они видят нас насквозь, через плоть и кости.

К тому времени, когда наконец настала Двенадцатая ночь, Мейкпис смертельно устала, на руках горели новые ожоги от плюющегося жира, неловко подхваченных вертелов и столкновений с котлами.

Парадный зал был украшен ветками омелы, плюща, розмарина и лавра, а в гигантском пылающем очаге догорали обугленные остатки рождественского полена. Ленты, которыми его украшали, давно превратились в черные лохмотья.

«Атрибуты язычества! – воскликнул бы попларский священник. – С таким же успехом они могли бы приносить в жертву быка на алтарь Ваала! Рождество – капкан дьявола, наживкой которого служат эль, безделье и сливовый пудинг!»

Однако здесь подобные вещи, похоже, никого не тревожили. Селяне начали прибывать днем, явно чувствуя себя неловко, но настроенные на веселье, громко дивились резьбе и лепнине и подбирались поближе к теплу очага. Немного сидра придавало им уверенности, и почерневшие от времени потолочные балки зала звенели от смеха и шумных выкриков. К заходу солнца в зале яблоку было негде упасть.

Слуги с ног сбивались, таская в зал блюда с едой и бегая в подвал за элем и сидром. Появились также несколько бочонков вина, оставшихся с прошлого года. Слуг, как всегда, не хватало, так что Мейкпис металась между кухней и залом, нося блюда с языком, миски с бледным комковатым студнем из свиной головы и тарелки с сыром и яблоками.

Время от времени она находила взглядом Джеймса, наполнявшего чаши более благородных гостей. В отличие от Мейкпис, он считался достаточно красивым, чтобы прислуживать семье и почетным гостям. К тому же он был умен, хорошо сложен и мускулист, с приятно некрасивым лицом и редким обаянием. При виде его добродушной улыбки никто не смог бы предположить, что именно этой ночью он намерен сбежать.

– Жди меня в полночь в часовне, – сказал он ей. – В это время там никого не будет.

Большой дубовый стул-трон, поставленный около очага, явно предназначался для хозяина поместья, но ни лорда Фелмотта, ни сэра Томаса не было видно. Это место занимал Саймонд, наслаждавшийся ролью знатного лорда. Его окружали такие же, как он, молодые придворные, его ровесники. Если верить сплетням, все они могли похвастаться знатным происхождением или могущественными покровителями.

В подготовке праздника тоже чувствовалась рука Саймонда. Вернувшись домой после пребывания при дворе, он объявил себя знатоком модных блюд, экстравагантных маскарадов и откровенных нарядов, которые носили в этом году знатные модницы. По его настоянию мистрис Гоутли и Мейкпис пытались начинить более крупных птиц более мелкими и делать марципаны в виде парусников.

По словам Джеймса, Саймонд твердил, что должен быть лучшим во всем. Возможно, это было просто барственным тщеславием и потребностью в восхищении окружающих, но Мейкпис на мгновение показалось, что золотой отпрыск семьи уж слишком старается. Почему он стремится что-то постоянно доказать? И кому?

Вскоре пожаловали святочные ряженые во главе со скрипачом и заявили, что, если им не дадут выпить и поесть, они отделают дубинками всю компанию. Раздался оглушительный вопль приветствия и радостный топот множества ног, и ряженые затянули рождественские гимны. Тут же принесли праздничную чашу горячего, сдобренного специями эля с плававшей в нем золотистой яблочной мякотью. Из чаши вытащили пропитанный элем ломтик хлеба и церемонно поднесли Саймонду который принял дар, грациозно наклонив голову.

Посреди общего смеха и гама Мейкпис заметила, как один из друзей Саймонда намочил кружевной платочек в чаше с элем и смял в мокрый комок, чтобы швырнуть в лицо друга. Девочка ощутила неожиданный укол гнева.