Девушка из Германии

Мы потратили те небольшие деньги, которые у нас остались в Германии, на покупку ценных предметов, которые мы могли бы перепродать на Кубе.

– Это какой-то кошмарный цирк, – сказала сидевшая рядом с нами женщина в белой шляпе от солнца. Слово «кошмарный» она выделила голосом, словно надеясь, что кто-то услышит и отреагирует.

Должно было быть какое-то решение. Капитан не позволил бы отправить нас обратно. Он был на нашей стороне, он не был огром.

Я смотрела на длинный проспект вдоль набережной и почему-то не могла представить себе, что когда-нибудь окажусь там вместе с Лео и моей семьей.

Гаванская газета «Морской ежедневник»

28 мая 1939 года

Вторник, 30 мая

Бывают моменты, когда лучше смириться с тем, что все кончено и уже ничего нельзя сделать. Сдаться и отказаться от надежды: сложить оружие. Вот так я себя чувствовала к тому времени. Я не верила в чудеса. С нами все произошло именно так, потому что мы хотели изменить судьбу, которая уже была написана. У нас не было никаких прав, мы не могли переделать историю. Мы были обречены жить в иллюзии с момента нашего появления на свет.

Если Лео останется на корабле, останусь и я. Если папа останется, останется и мама.

Ранее только двум кубинцам и четырем испанцам позволили сойти на берег. Мы никогда их не видели во время путешествия через Атлантику. Они держались особняком и ни с кем не разговаривали.

Если бы наши документы продолжали проверять с такой же скоростью и разрешали высадку только шестерым пассажирам зараз, мы бы пробыли на борту более трех месяцев. К тому моменту корабельная качка совсем бы меня доконала.

Когда я смотрела сквозь иллюминатор на Гавану, она казалось туманной, маленькой и недосягаемой, как старая открытка, оставленная каким-то заезжим туристом. Но я не открывала окно, потому что не хотела слышать крики родственников, копошащихся вокруг «Сент-Луиса» в ветхих деревянных шлюпках, которые волна легко могла бы опрокинуть. Фамилии и имена неслись с палуб нашего огромного лайнера, стоявшего на якоре в гавани, к утлым вертлявым лодчонкам. Кеппель, Карлинер, Эдельштейн, Болл, Рихтер, Вельман, Мюнц, Лейзер, Джордан, Вахтель, Гольдбаум, Зигель. Каждый искал кого-то, но никто никого не находил. Я не хотела больше слышать никаких имен, но их продолжали выкликать. Ни у Лео, ни у меня не было никого, кто мог бы выкрикнуть наши имена. Никто не спешил нас спасать.

На проспекте вдоль набережной я видела машины, проносящиеся с такой скоростью, словно ничего не происходило: для них это был очередной корабль с иностранцами, которые по тем или иным причинам настойчиво стремились поселиться на острове, где мало работы, а солнце полностью лишает силы воли.

Кто-то постучал в дверь. Я, как всегда, вздрогнула: вдруг они пришли за папой. Огры были повсюду, даже на этом острове, который мой разум пока отказывался принимать как часть нашего будущего.

С нами пришли повидаться господин и госпожа Мозер. Я поздоровалась, и госпожа Мозер, обливавшаяся потом из-за жары, обняла меня. Я заметила, что они еле сдерживались, чтобы не разрыдаться. Господин Мозер выглядел изможденным, как будто не спал несколько дней.

– Он хочет умереть, – взволнованно объясняла госпожа Мозер. – Он собирается броситься в море. Но как же мы? Что будет с нашими тремя детьми? У нас нет ни дома, ни денег, ни страны.

Мои родители спокойно выслушали их. Мама встала и подвела господина Мозера к стулу. Сев, он наклонился вперед и от стыда закрыл голову руками. Мама почувствовала огромную жалость к этому человеку: не столько из-за его страданий, а сколько потому, что видела истовую веру его и жены в то, что могущественные Розентали могут им как-то помочь.

– Я не могу оставить его одного, – продолжала госпожа Мозер. – Он хочет перерезать себе вены, броситься в море или повеситься в нашей каюте…

Очевидно, она застала его за этими попытками преждевременно проститься с жизнью. Казалось, у него на лбу написано: не сегодня так завтра, но это произойдет.

Я подумала, что господин Мозер, возможно, на самом деле не хотел совершать самоубийство, хоть и играл с судьбой. Если кто-то хочет покончить с собой, он так и делает. Это легко, если действительно хочешь. Ты прыгаешь в бездну или режешь себе вены, пока остальные спят.

– Хотя у нас связаны руки, – начал папа, пытаясь успокоить страдающих Мозеров, – мы найдем решение.

За долю секунды он снова стал профессором: тем, кто может убеждать, кто владеет истиной. Господин Мозер поднял голову, вытер слезы и сосредоточил все свое внимание на человеке, которого все считали самым влиятельным пассажиром на «Сент-Луисе». Только он мог изменить судьбу более девятисот пассажиров. Он и капитан.

– Мы должны написать президентам Кубы, Соединенных Штатов и Канады от имени женщин и детей, находящихся на борту, – продолжал папа.