Девушка кормившая чаек (СИ)

Я соврала тете, что он готовится свергнуть правительство. Это были две самые веселые минуты в тот день. Сегодня и того не предвидится. Мне вообще не до шуток. Идя наверх, я думаю: и это — все? Он для того остался, чтобы меня послать?.. В чем тогда смысл того, что Филипп остался?

А на письменном столе в моей комнате, лежит телефон. Это добивает меня: теперь-то зачем?! Почему я получаю что-либо только тогда, когда оно либо потеряло весь смысл, либо изменило значение. Ну, кому мне теперь звонить?!

Лоне?

Спросить, какого черта она — такая свинья? Использовала меня в своих интересах? Смешнее, только Филиппа спросить — почему он?.. Пусть, к слову, Филипп с ней разбирается. Своими собственными методами. Если в отеле и станут шептаться, как это подло, пусть вспомнят о том, что и Лона сподличала. Мою страховку использовала, да еще выставила меня доверчивой идиоткой. Какой смысл о чем-то спрашивать?

Не зная, чем еще занять себя, я открываю окно. «Рапунцель-2. Возвращение в башню». Вид знакомых улиц вызывает ощущение западни. Филипп орет на кого-то по телефону. Жаль, что тетя не слышит. Такие цветистые выражения. Наверное, на уроках благородных манер нахватался. Приходится захлопнуть окно.

Улицы пусты. Все работают. Одна только я сижу, как тупица и снова чего-то жду.

Какой-то краткий, пронзительный, как крик ночной птицы миг, я думаю: а что, если в самом деле пойти за Антона. Но что потом?..

Я смотрю в зеркало. На свои глаза, брови... На корни волос. Джессика права: мне вообще не следовало рождаться. Ральф тоже прав, пытаясь держать меня взаперти. Такие вещи всегда всплывают.

Так почему не сейчас?

Глава 5.

«ПРЕДПОСЛЕДНЕЕ...»

В полдень прибыла бригада рабочих из парти-сервиса.

Ночи стояли такие ясные; лето продолжало дарить тепло и тетя решила, что в этот раз мы обойдемся без тента. В саду решено было установить два бара. Чтобы приходские дамы могли отследить, как часто молодежь таскается к алкогольному и вовремя принять меры. Тетя очень толерантная женщина, но категорически против блевотины на своем газоне.

Крошечные лампочки в живой изгороди; длинный стол на котором устроят буфет. Квадратный стол для человека, который будет ставить нам музыку... Круглые высокие столики в центре сада и скамьи на террасе. Все, как всегда. Люди, которых я терпеть не могу, придут на мой день рождения. Станут целый вечер терпеть меня. Потому что уважают мою тетушку и любят моего «брата». Будет скучно, тоскливо и муторно.

Все будут есть, пить, улыбаться. Делать вид, будто бы я — такая, как все.

Чтобы развеять отвращение и подкатывающую к горлу тоску, я переписываюсь с Ульрике.

«Ты — тупая, сиськастая малолетка!» — пишет она.

«А ты — перекроенная старуха!»

«Мне всего тридцать девять лет!»

«Твои года — твое единственное имущество! На твоем месте я бы в это уже не вкладывала!»

— Эй, ты оглохла? — спрашивает Филипп, оторвав меня от советов по инвестированию.

— В чем дело? Ты же сказал не беспокоить тебя до трех.

Он молча сует мне под нос часы. Не так, как делал Фуражка, гордясь и пылая. А спокойно, чтобы я могла узнать время. Почти что четыре...

— О! Я не заметила.

Телефон тренькает и я кидаюсь к нему, как ястреб. Видимо, тема бедности задела Ульрике всерьез. Филипп ждет... Терпеливо ждет.

— Я думал, у тебя нет друзей.

— Я переписываюсь с врагами.

— Как мило. Скажи-ка, здесь можно где-нибудь что-нибудь здоровое съесть?

Я поднимаю к нему глаза. Здоровое? Здесь!?

— Разве что друг друга.

Мой тон выдает меня. Я не сумела бы очевиднее донести до него обиду, даже если бы купила баллончик краски и написала все это на стене. Умом я понимаю: Фил — взрослый. Он то ли гей, то ли гетеро, то ли бисексуал, — но у него куча денег и мир для него открыт. Как будет завтра вечером открыт буфет на длинном столе. Мужчины, женщины, трансгендеры, сиамские близнецы... Филипп может иметь любого. Не по любви, так за деньги.

Богатство и красота — всегда хорошая комбинация.

Но так я лишь себе говорю. В глубине души скопилось уже немало обид. «Да как ты смеешь меня не любить, козел?! В моих мечтах ты лишь об этом мечтал!» Я чувствую себя преданной, обманутой, обворованной... Наверное, именно так сейчас ощущает себя Ульрике. Схватив телефон, я пишу не глядя. Пишу поверх двадцати ее сообщений:

«Я тебе одно скажу: в твоем возрасте надо сперва убедиться, что он кошелек достанет, а уже потом совать его член в свой рот!»

Айфон летит на кровать. Низко летит, наверное будет дождик. Филипп глядит на меня как-то странно. Видимо, делает выводы, как я ценю все то, чего добивалась.

— Злишься?

— Радуюсь!

— А ты можешь, радуясь, приготовить поесть?

Может быть, Джессика его поэтому ненавидит? Зачем кому-то нужен мужик, который не хочет трахаться, но требует, чтобы его кормили.

— Я не умею готовить.

Моя спина говорит ему: «Убирайся! Ты должен был любить меня, припав на одно колено. А я — щебетать: «Ох, Фил, не люби же меня так сильно!»

«Равнодушный, — шипит спина, — ты вовсе не нужен мне. Так что не пошел бы ты к черту?»