Девушка, которую ты покинул

Я собственноручно забила гвоздь — Говард вечно отбивает молотком заодно и кусок штукатурки, — и когда уже собиралась повесить картину, шестое чувство заставило меня перевернуть ее и посмотреть на обратную сторону. Неожиданно я подумала о той старой женщине с таким печальным, злым лицом. Затем вспомнила одну вещь. Поначалу я не придала ей особого значения, а после окончания войны, и вовсе обо всем забыла.

Так вот, когда Лизл вручала мне картину, она вдруг на секунду вырвала ее у меня, будто передумала. А потом стала скрести ногтями по задней стороне, будто хотела что-то стереть. Она терла и терла, словно безумная. Причем так сильно, что, похоже, ободрала костяшки пальцев.

Весь зал замер в напряжении.

Поэтому сейчас я решила снова посмотреть, что там на обороте. И в очередной раз усомнилась в том, была ли та несчастная женщина в здравом рассудке, когда отдавала мне картину. Так как, сколько ни смотри на оборот картины, кроме названия, там абсолютно ничего нет. Разве что пятно от размазанного мела.

И возникает вопрос: можно или нельзя брать хоть что-то у тех, кто не в своем уме? Однако ответа я до сих пор так и не нашла. По правде говоря, мир тогда был настолько безумным — это и страшные находки в концлагере, и рыдающие как дети взрослые мужчины, и девчонка, отвечающая за чужие вещи ценой в миллиард долларов, — что на таком фоне старая Лизл, трущая разодранными в кровь костяшками пальцев чистый оборот холста, казалась очень даже нормальной.

— Ваша честь, мы хотели бы предположить, что данное обстоятельство — а также то, что Лизл не назвала своей фамилии, — неопровержимо свидетельствует о попытке скрыть или даже уничтожить все следы происхождения картины. Ну и ей это удалось. — Дженкс делает паузу, и кто-то из его адвокатов вручает ему листок бумаги. Он читает, переводит дыхание и буравит глазами публику в зале. — Согласно немецким регистрационным записям, которые мы только что получили, Софи Лефевр заболела испанкой сразу после прибытия в лагерь под Штрехеном. И вскоре умерла.

Лив с трудом слышит его слова сквозь звон в ушах. Ее будто с размаху ударили, и теперь она в шоковом состоянии.

— Ваша честь, как мы уже слышали в ходе судебного заседания, по отношению к Софи была допущена ужасная несправедливость. И столь же ужасная несправедливость допущена по отношению к ее потомкам. Софи лишили всего: мужа, человеческого достоинства, свободы и даже жизни. Ее обокрали. Единственное, что осталось у семьи Софи, — ее портрет — забрал тот самый человек, который и допустил по отношению к ней ужасную несправедливость. И единственная возможность все исправить — пусть даже с большим опозданием, — отдать картину семье Лефевр.

Лив уже почти не слышит конца его речи. Пол сидит, обхватив голову руками. Она смотрит на Джейн Дикинсон и, встретившись с ней глазами, неожиданно понимает, что для некоторых участников процесса тяжба ведется уже не только за картину.

Когда они покидают зал заседаний, даже Генри выглядит подавленным. У Лив такое чувство, будто их всех переехал огромный грузовик.

Софи умерла в лагере. Больная и всеми покинутая. Так и не сумевшая снова увидеть мужа.

Лив смотрит на улыбающихся Лефевров, и ей хочется быть великодушной по отношению к ним. Хочется до конца осознать, что ужасная несправедливость скоро будет исправлена. Но она, Лив, вспоминает слова Филиппа Бессетта, а также то, что в доме Бессеттов было запрещено даже произносить имя Софи. И Лив начинает казаться, что Софи уже во второй раз может попасть в руки врага. А еще ей начинает казаться, что она, Лив, снова потеряла близкого человека.