Девушка по соседству

– Рут ненавидит меня! И меня, и Сьюзан, нас обеих. Ты просто не видишь. Ты думаешь, это просто один этот раз, но нет. Я вкалываю на нее целыми днями, и она всегда недовольна, все не так, она сделала бы это иначе. Я знаю, она думает, что я тупая, ленивая уродина…

– Уродина? – Ну уж это было чересчур.

Она кивнула.

– Раньше я себя не считала уродливой, но сейчас я не знаю, что и думать. Дэвид, ты ведь знаком с этими людьми практически всю жизнь, так?

– Ну да.

– Так почему? Что я такого сделала? Когда ложусь спать, только об этом и думаю. Раньше мы с Сьюзан были счастливы. Знаешь, до того, как мы приехали сюда, я рисовала. Ничего особенного, просто акварели, по настроению. Не думаю, что они были такими уж замечательными. Но маме они нравились. И Сьюзан нравились, и моим преподавателям. У меня до сих пор сохранились краски и кисти, но я не могу больше заниматься этим. И знаешь почему? Потому что я знаю, что Рут сделала бы, что бы она подумала. И что сказала бы. Она просто посмотрела бы на меня так, что я поняла бы, какая я дура, потому что напрасно трачу время.

Я покачал головой. Это была не та Рут, которую я знал. Я видел, что Вилли, Вуфер и Донни ведут себя странно, оказываясь рядом с Мег – ну так она же девочка, в конце концов. Но Рут всегда была добра к нам. В отличие от других мам в нашем квартале, она всегда находила для нас время. Ее двери всегда были открыты. Она угощала нас колой, сэндвичами, печеньем, а иногда и пивом. Нет, это была полная чепуха, и я ей так и сказал:

– Брось. Рут так бы себя не вела. Вот попробуй. Нарисуй одну для нее. Акварель – для нее. Могу поспорить, ей бы это понравилось. Может, она просто не привыкла к девочкам в доме, а? Может, ей нужно время. Сделай. Нарисуй акварель для нее.

Мег задумалась. И потом сказала:

– Я не могу. Честно.

Какое-то время мы стояли молча. Ее трясло. Я понял: что бы там ни было, а для Мег это серьезно.

Внезапно меня осенило:

– А что насчет меня? Ты могла бы нарисовать что-то для меня?

Вот так, не раздумывая, безо всякого плана – да у меня и не хватило бы смелости специально просить ее об этом. Но тут было другое дело.

Она просияла:

– А ты и вправду хочешь?

– Конечно. Очень хочу.

Она смотрела на меня, пока я не отвел взгляд. И потом улыбнулась:

– Ладно. Я нарисую, Дэвид.

Она почти вернулась в свое обычное состояние. Боже мой! Как же мне нравилась ее улыбка! И тут я услышал скрип открывающейся двери.

– Мег?

Это была Рут.

– Я лучше пойду, – сказала Мег.

Она взяла меня за руку и стиснула. Камни обручального кольца ее мамы кололи мне ладонь. Я покраснел.

– Нарисую, – сказал она. И скрылась за углом.

Глава двенадцатая

Она, наверное, сразу принялась за дело. Весь следующий день лил дождь, и я сидел в своей комнате, читая «В поисках Брайди Мерфи» и слушая радио, пока не решил, что кого-нибудь убью, если долбаный Доменико Модуньо еще хоть раз затянет свою «Воларе». После ужина мы с мамой сидели в гостиной у телевизора, когда в дверь постучала Мег.

Мама встала. Я пошел за ней, прихватив по дороге бутылочку колы из холодильника.

Мег, в желтом дождевике и с мокрыми волосами, улыбалась, стоя на пороге. Мама пригласила ее в дом.

– Я не могу зайти, – сказала Мег.

– Глупости, – сказала мама.

– Нет, серьезно, – сказала Мег. – Я пришла передать вам вот это. От миссис Чандлер.

Она вручила маме мокрый коричневый пакет с бутылкой молока. Рут и мама не особо общались, но они все-таки были соседями, а соседи иногда занимали друг у друга разные мелочи.

Мама взяла пакет и кивнула:

– Передай миссис Чандлер спасибо.

– Передам.

И тут Мег вытащила что-то из-под складок дождевика, посмотрела на меня и расцвела в улыбке.

– А это тебе, – сказала она.

И вручила мне мою картину.

Она была завернута в листы плотной копировальной бумаги, сверху и снизу прихваченные скотчем. Сквозь нее просматривались линии и цвета, но формы объектов рассмотреть было нельзя.

Прежде чем я успел поблагодарить ее, она сказала: «Пока», помахала рукой и шагнула в дождь, закрыв за собой дверь.

– Ну-ну, – сказал мама, теперь тоже улыбаясь, – и что же у нас тут?

– Думаю, картина, – сказал я.

Я стоял с колой в одной руке и с картиной Мег в другой, прекрасно зная, что подумала моя мама.

В ее мыслях наверняка было слово «очаровательно».

– Ты собираешься ее открыть или нет?

– Да, конечно. Сейчас.

Я отставил колу и повернулся к маме спиной, отдирая липкую ленту. Потом снял обертку.

Я чувствовал, что мама заглядывает мне через плечо, но то, что я увидел, вытеснило все прочие мысли.

– Это по-настоящему здорово, – удивилась мама. – Это на самом деле очень, очень хорошо! А эта девочка ничего себе.

Да, это было действительно здорово. Я не критик, но чтобы оценить картину, и не нужно было быть им. Сначала она сделала набросок тушью, на нем какие-то линии были широкими и смелыми, а какие-то – тонкими, даже деликатными. Цвета были бледными – смытая акварель всего лишь с намеком на цвет, – но очень точными и живыми. Во многих местах краски вовсе не было, и белая бумага создавала впечатление яркого солнечного дня.