Девушка с букетом

Участковый, видя, что выставить посторонних не удается, позвал на помощь начальство, и вездесущий Робин, хмуро поздоровавшись, предложил расходиться:

– Варя, твой папа уже дал показания. Уезжайте. Тут нельзя. И вы все тоже.

Но Варя еще не пришла в себя, у нее дрожали и губы, и руки, и папа ее успокаивал. Копальщик завелся насчет того, что это надо еще выяснить – нельзя или можно, в смысле копать, он взял деньги, и он честный человек, а там, может, груда старого металлолома, которую пусть вывозят поскорее… А Катя продолжала размахивать удостоверением, повторяя, что представляет стотридцатитысячное население района, которое имеет право знать, что здесь произошло. А сзади послышалось:

– Ну и мне тоже можно. Привет, майор. Мы тут рядом оказались.

Варя обернулась на знакомый голос. Виктор в своей походной экипировке быстро приближался, с тревогой поглядывая на нее, а за ним спешили почему-то Гарольд и Марта – тоже одетые по-походному. Впрочем, они и всегда так одеты.

– Дед Гарольда где-то здесь воевал, – пояснил Виктор, и слова его относились ко всем, но смотрел он только на бледную Варю. – В сорок первом пропал без вести. Вот они и решили, раз в этих местах оказались, проехаться посмотреть. Меня проводить попросили – я в местном поисковом отряде работаю. Это и есть мои общественные дела. А тут вдруг кричат – бомба…

Варя переваривала услышанное – еще одна ипостась этого неординарного человека, сколько же их? – а Катя между тем заявила:

– Мой дед тоже здесь воевал. В ополчении. Сразу погиб. Он уже немолодой был, на фронт его не брали. Он, наверное, в своих очках не отличал человека от дерева. А второй дед был как раз молодой, немного старше меня. Он тоже пропал без вести, только не здесь, а под Воронежем. Но мы думаем, что он погиб, потому что был в тот момент в полевом госпитале, а немцы ведь бомбили и госпитали, и санитарные поезда.

Катя говорила отчетливо, без всякой политкорректности, нисколько не смущаясь присутствием немцев.

– Was sie spricht?[1] – спрашивала мужа Марта.

– Да у нас в любую сторону ехать можно – везде шли бои, – охотно вступил в разговор копальщик. – Бабка моя рассказывала – зимой сорок первого все эти поля были трупами покрыты. Сплошь сибиряки лежали, двухметровые, крепкие! Она на работу потом мимо них бегала, транспорт не ходил – сначала плакала, потом привыкла. У женщин и детей своих сил не хватало хоронить, не то что фашистов. А вот те не забывали о порядке – рядом со школой сделали свое кладбище, когда в школе госпиталь разместили. По секторам хоронили, не абы как. Там теперь спортплощадка. Ходим по костям. А наших солдатиков сколько до сих пор в лесах лежит – у-у! – вон Витя знает. Сколько вы подняли?

– За двадцать лет – десять тысяч. Имена только у четырехсот удалось восстановить, – кратко ответил Виктор.

Варя тихо сказала копальщику, кивнув в сторону Гарольда:

– Он по-русски хорошо понимает.

– Вот и отлично! – отвечал копальщик гостеприимно. – Они же по местам боевой славы хотели проехать, ну и пусть смотрят и слушают! Жалко, что ли? Упокой души и все такое, понятно же. А вон та церквушка – видите, в той стороне – уцелела, даже и с колокольней, ее взорвать не успели. Немцы, когда отступали, собрали жителей – и городских, и с деревень, всех подряд, колонной построили и с собой погнали, прикрываться ими хотели. А потом передумали и в эту церковь загнали и продержали всю ночь. Мороз был, дети грудные замерзали. А потом двери заколотили и хотели поджечь – да не успели, слава богу. И бабка моя там была…

– Was er spricht?[2] – все спрашивала Марта.

Гарольд молчал.

Робин тоже молчал и хмурился. Варя вдруг вспомнила, как в школьные времена они с Леной зашли к нему домой. В серванте за столом стояла черно-белая фотография, и Робин сказал, что это его отец, еще мальчик, с родителями. Они были сняты на фоне каких-то экзотических кибиток, поэтому Варя и запомнила. А когда сообщила дома, что отец ее одноклассника – настоящий путешественник, мама с папой переглянулись. А бабушка потом, когда они подумали, что Варя пошла в ванную, сказала, что Фольц-дедушка в войну был выслан в Казахстан, хотя он и какой-то крупный специалист, и что вся их семья так давно живет в России, что немецкой крови в них, наверное, совсем не осталось, одна фамилия, и что они вернулись в Белогорск уже в семидесятых годах.

Только теперь то, что тогда сразу забылось, стало понятным. Надо же, а в школе они с детской беспечностью не обращали внимания, кто какой национальности – Робин, Гошка… По крайней мере, Робину, как Гошке, немецкую княжну не привозили, чтобы породу сохранить…