Девушка с обложки

Часов в девять в дверь постучали. Клодин, не спрашивая, кто там, открыла: захотят — все равно войдут. Но это оказался завтрак — молоденькая девушка испуганного вида, в белом халате и белой косынке, протянула ей поднос, на котором стоял стакан с апельсиновым соком, упаковка йогурта, тарелка с яичницей-глазуньей, парой сосисок и ложкой пюре и тарелочка поменьше с двумя булочками и шариком масла. Кроме того, на подносе кучкой громоздились плавленые сырки и одноразовые упаковки с медом и с джемом — похоже, их вывалили туда пригоршней.

За спиной у девушки виднелся сервировочный столик, уставленный такими же подносами, сбоку маячил автоматчик.

В первый момент Клодин подумала отказаться — есть не хотелось до такой степени, что даже смотреть на еду было противно. Но потом взяла: неизвестно, когда дадут еще.

Дверь захлопнулась.

Она поставила поднос на столик, выпила сок и снова легла на кровать, лицом к стене.

По каютам их развели сразу после гибели Халида — очевидно, человек в маске счел эту «демонстрацию силы» достаточно убедительной, чтобы добавлять к ней что-то еще.

Уводили, как и приводили — поодиночке и парами, под конвоем автоматчиков. Клодин конвоировал старший помощник; когда, войдя в каюту, она услышала сзади его шаги, ее захлестнула волна ужаса — такая, что не осталось сил даже на то, чтобы оглянуться. Но он лишь сказал равнодушно:

— Давай телефон.

Телефон? После секундного замешательства Клодин торопливо выхватила из сумки серебристый плоский аппаратик и протянула, стараясь не встречаться с ним взглядом. Старпом молча взял его и вышел.

Едва за ним закрылась дверь, как она бросилась к шкафу. Вопреки здравому смыслу, вопреки всему — а вдруг Томми все еще там?!

Но в шкафу никого не было, не было и запонок в ящике тумбочки. В каюте вообще не осталось следов его присутствия — даже вмятинки на подушке с той стороны, где он спал. Лишь несколько крохотных шоколадок, лежавших прежде в корзинке рядом с кофеваркой, были высыпаны на стол и выложены дужкой — наподобие улыбки. Это мог сделать только Томми, больше никто бы не догадался вот так, непонятно для посторонних, сказать ей: «Все в порядке! Улыбнись!»

Оставалось лишь утешать себя мыслью, что его не схватили, что он ушел сам и даже нашел время оставить ей эту весточку.

Наверняка он еще не знает обо всем, что произошло в салоне...

А может, знает? Может, он наблюдал за происходившим из какого-нибудь укромного места и теперь уже успел сообщить своему начальству, что яхта находится в руках террористов?

Он придумает, он непременно придумает что-нибудь!

Лучше было думать о нем, чем вспоминать Халида, неподвижно лежавшего лицом вниз в луже крови, и глухой голос из-под маски: «Киньте его за борт». И итальянку, которая стояла, схватившись обеими руками за щеки и с ужасом глядя себе под ноги, и бледные, перепуганные лица сидевших напротив людей, и застывшее лицо шейха — он так и не сказал ни слова, даже не шевельнулся, словно пребывал в ступоре...

«Нет, я не буду об этом думать», — в который раз велела себе Клодин и, неожиданно для самой себя, заплакала от детской нелогичной обиды, что нет рядом теплого плеча, в которое можно уткнуться лицом, и никто не гладит по голове: и не говорит: «Это тебе только приснилось...»

От слез стало легче и потянуло в сон; последней связной мыслью было: «Он придет, он поможет...»

Проспала Клодин, как ей показалось, довольно долго и удивилась, увидев, что прошло меньше трех часов. Чувствовала она себя несравнимо лучше. Не осталось ни глупой слезливости, ни беспомощной апатии; голова снова работала четко.

Она встала, сварила себе кофе — большую керамическую кружку, которую возила с собой во все поездки. Остывшая яичница энтузиазма не вызвала, поэтому была сослана в холодильник; с сомнением посмотрев на булочки и йогурт, Клодин сунула туда же и их.

Как и всегда, когда она нервничала, есть ей не хотелось совершенно. Каким-то краешком души она даже порадовалась этому обстоятельству хоть несколько фунтов, авось, удастся сбавить!

После кофе в голове прояснилось окончательно. Спохватившись и обругав себя, что не сделала это раньше, Клодин переоделась в черные брюки и черный вязаный жакет с белой закрытой блузкой (не хватало еще, чтобы, если человеку в маске вдруг снова захочется собрать пассажиров в салоне, она опять явилась туда в халате). И — села причесываться, считая взмахи щеткой, чтобы получилось, как положено, сто раз.

Все эти мелкие дела требовали внимания, позволяя не думать о самом главном, не спрашивать себя: что же будет дальше?

Хуже всего было то, что думай не думай — а сделать она не могла ровным счетом ничего. Оставалось лишь надеяться на Томми и гнать от себя мысль о том, что, возможно, его давно уже схватили где-нибудь в коридоре и заперли вместе с остальными членами экипажа.