– И что ты так возбудился? – ожила Сашка, тут же приходя в бойцовское состояние.
– Ты хоть понимаешь, что это значит?! – громыхал Иван возмущением.
– И что? – поинтересовалась она холодно.
– Кто об этом знает? – жестко, с металлом в голосе допрашивал Иван.
– Я, теперь вот ты.
– Кто еще?
– Никто, – огрызнулась Сашка, – знал только Герман Александрович, но он умер!
– Он мог кому-то сказать?
– Исключено! Что ты орешь на меня?! – проорала в ответ она.
– Я не ору! Я спрашиваю! – орал-таки Иван.
Полез в карман, достал сигареты, раздраженными движениями открыл окно и прикурил.
– Рука болит? – спросил неожиданно.
– Болит! У меня уже все болит! – пожаловалась агрессивно Сашка.
Он выбросил сигарету щелчком, не докурив и до половины, завел машину и не спеша двинулся вперед, вливаясь в поток.
– Те листы, что ты просматривала, твои? – уже спокойнее, без крика, но напряженно спросил.
– Мои.
– Как они могли попасть к Митрохину?
– Если я правильно поняла, самих листов у него не было, только фотографии.
– Да. Где и как он мог их переснять?
– Только один вариант – в кабинете Германа Александровича.
– Все? Сань, он мог переснять все листы и формулу конечного продукта? – строго допрашивал Гуров.
– Нет. Я получила синтез случайно, – понимая всю серьезность его вопросов, перестала вредничать она и объяснила: – Ну не совсем случайно, но работала я над другой задачей. Когда поняла, что немного не туда уехала и что может получиться в результате, увлеклась и доделала. Это описание симптоматики и действия на человека предполагаемое, никаких, естественно, исследований на человеческий организм не проводилось, только на мышках. Я описала ожидаемую реакцию на основании других исследований.
– «Раздвоение личности и осознание себя в обоих состояниях одновременно: в действительности подавляемая личность, и в нереальности – доминирующая личность. Нереальность является более яркой, с любыми вариантами проявления подсознательного индивидуального скрытого и подавляемого человеком комплекса, стремления. Достижение безмерной радости, эйфории, гиперудовлетворения, полного физического ощущения свершаемых в нереальности действий». Правильно цитирую?
– Правильно. Хорошая память.
– «Мгновенное привыкание к препарату и длительное, многочасовое воздействие». И это только небольшие цитаты! Ты понимаешь, что за такой продукт тебя на том свете откопают?! – почти кричал от возмущения Гуров.
– А нечего копать! – проорала Сашка в ответ.
Вдохнула, выдохнула, успокаиваясь, взяла себя в руки.
– Я рассказала Герману Александровичу, принесла ему описание и первую часть эксперимента. Как раз в это время Митрохин уж очень активно стал что-то вынюхивать, соваться везде, мы все, не сговариваясь, прятали от него записи, даже реактивы, он все время отирался возле Кохнера, как я понимаю, готовился к увольнению, крал все, что мог, особенно чужие работы. Но ведь никто и подумать не мог, до какой степени шпионства он дойдет! На следующий день я пришла к Кохнеру со второй половиной описания синтеза, с конечной формулой. Он при мне просмотрел, похвалил, напомнил, что я талантлива, и спросил, что собираюсь с этим делать. Я ответила – уничтожить. Он согласился, снова похвалил, напомнив помалкивать. Сказал: оставь вот эту интересную находку и эту, пригодится. Я оставила – в голове! И тут же при нем в тигле сожгла все бумаги, а реактивы я раньше все нейтрализовала, уничтожила! Все!
– Черновики, промежуточные рабочие записи? – строго спросил Гуров.
– В журнале исследования только те, что были в начале эксперимента, ну а когда я пошла дальше, уже ничего не записывала. Нет ничего!
– Есть, у тебя в голове! – не согласился он.
– И что? Ты хочешь меня предложить использовать родной конторе?!
– Саш, давай без бреда! Лады?
– Давай! А ты что пристал? Орешь, как скаженный!
– Испугался за тебя! – продолжать орать Иван.
– С чего бы? – не поверила Сашка.
– С того бы! – огрызнулся он. – Приехали! Идем, я тебя до квартиры доведу!
– Я инвалид?
– Нет! Я джентльмен!
– Что-то я не замечала, Ванечка!
– Значит, плохо смотрела! Идем!
«Ну, дамочка! – и восхищался, и возмущался он. – Самого Бура провела, и меня, и этого Михаила Львовича! Не баба, а разведчик какой-то!»
Иван все не мог никак успокоиться, проводив ее до двери, чмокнул в щечку, сказал «пока!» и всю обратную дорогу обдумывал услышанное. И поражался себе – с чего бы?
Нечто такое он от нее и ожидал, не сомневался ни на грамм, что держит она туза козырного припрятанным в рукаве! Так чего завелся-то?
А вот все того же!!
Он чувствовал ноющую, не дающую покоя вину за то, что ранил ее, хотя не должен был!