Девушка в красном шибари

Не останавливаясь я взял ремень и уже слабо проходился по местам, где покраснений меньше. И так пока силы не оставили её совсем, когда она рухнула на бок, и уже не могла пошевелиться. Я освободил её неподвижное тело, набрал ванную, и отнёс её на руках, словно спящего ребенка. Силы у самого были на исходе. Я опустил её в теплую воду положив голову на полотенце, а сам закурил присев рядом. Уходить не рискнул, вдруг соскользнёт. Ярко было, ярко и эмоционально. Сквозь усталость пробивался лёгкий шок, отдававшийся тряской в руках. Даже немного страх присутствовал, страх что ей могло стать плохо, страх что полиция могла ворваться на шум и треск, страх что я сделаю что-то не так и наврежу психике, и ещё какие-то необъяснимые страхи, всё это отдавалось в руки.

Я взял мягкую губку, пропитал в ванной, облил её гелем для душа, сжал несколько раз так, что запахло ягодами, и начал обмывать Рони словно листья растения, нежно и беспрепятственно, невыносимо аккуратно на ссадинах и гематомах. Потом донёс в полотенце обратно в спальню и уложил. Вот теперь можно расслабиться и опростать фляжку армянского, выпить хотелось и успокоиться, руки выровнить. Так я и поступил, с самокруткой в зубах и фляжкой в руках любуясь на мир с балкона по-новому, с ощущение прибавившейся мудрости, ну или с ложным ощущением прибавившейся мудрости, так или иначе чувство было, чувство глубокого, интересное, редкое. Дыхание постепенно выровнялось, картинки алых полос перестали мелькать перед глазами, мир встал на своё место, нутро успокоилось.

Мученик

Мысли не покидали мою голову. Милая, воспитанная Рони, прошедшая первую любовь в недопонимании и унижении. Что сталось с её миром? Я мог многих людей понять и оправдать их поступки, читая их без эмоций, но она не поддавалась мне. Я мог объяснить некоторые фрагменты, но картину целиком не видел. Душевная боль, неизлечимая обида предательства, изувеченная психология, жажда жить, попытки бытия с новорождённой психикой. Это вызвало во мне старое воспоминание одного важного фрагмента моей жизни.

Десять лет назад. Неопрятный плацкарт вахтавиков возвращается на большую землю, отогреться после сурового зимника и поправить здоровье. За окном с каждым часом убывает шкала снежного покрова, а в месте с тем деревья становятся гуще и выше. Я уверен, такую картинку можно наблюдать только в нашей стране, где на одном краю вечная мерзлота, сама не ведая собственных глубин, а на другой, палящее солнце пустыни, где дети снег видели лишь на новогодних открытках.

Страшные грязные сумки, связанные картофельные мешки, набитые вещами, торчащие отовсюду куда их только возможно пихнуть. Кто-то собрался своими бригадами, наплевав на номера в билете, чтобы понять – какая же она вкусная! Эта русская водка. Где-то режутся в карты, крича при этом будто на кону квартира, а бывает, на кону и вправду… уже чья то квартира. Наш плацкарт по своей сути напоминал общий вагон, где люди перемещались и садились куда им заблагорассудится. Так в одном из отсеков мы и собрались. Трое совершенно незнакомых друг другу молодых парней, каждому из которых дико и непривычно здесь находиться. У каждого была своя маленькая история одного большого севера. Каждый устал, каждый с нетерпением ехал домой, отсчитывая пролетающие за окном столбики с километрами. Вагон был не полностью оккупирован вахтавиками, просто они выделялись на фоне маленькой жизни плацкарта, где дети осваивали поручни верхних ярусов, словно лианы, а мамки наслаждались пылью пакетированного чая, обсуждая по-женски бытие сего. Старики, вероятно вошедшие однажды в берлин, доказавшие всему миру кто здесь папка, смотрели молча, с болью в глазах, на пьянь русскую. Студенты, дембеля, семьи – всё было, но выделялись лишь вахтавики, оголодавшие и одикаревшие.

Ближе к вечеру наша троица достала из закромов всё то, что удалось собрать в дорогу и не стыдно было выложить на стол. Правда смешно? Денег у каждого за пазухой было в достатке и наличкой, цифровых ещё не водилось толком, банковские карточки уважаемая редкость. Помнится, моя первая была в кожаном чехле с фильдеперсовым швом, сейчас то и телефонов навороченных в таких не хранят. А вот купить было нечего и негде там, откуда мы едем. Разве что в дупло засунуть эти фантики и ждать пока белка орешков вынесет. Максимум что можно было приобрести это пирожков на станции, и то на большой. Обычно наилучшие консервы с ночного пайка оставлялись в дорогу, а хлеб выпрашивался в столовой. Особо коммуникабельные умудрялись заказать продуктов бензовозу, посещавший какие не какие города, и даже водку. Но хватит, я слишком ушел в лево, вернемся. Проводница продала нам бутылку водки по баснословной цене, и мы повеселели. Обсуждали север, работу, и конечно же родные края. Вдруг шум, за пару отсеков от нас, женский крик.

– Ты что ко мне пристаёшь?

– Там ребенок.

– Ты чего меня лапаешь? Сука пьяная! Не трогай меня! иди отсюда!

Один из моих попутчиков встрепенулся и посмотрел в коридор

– Смотри что вытворяет, пьяный стоит, лыбится, и пристаёт к женщине.