Девушка в синем

Дней через десять бабушку, брата, меня и дворняжку Бутьку погрузили в вагон бесконечно длинного товарного поезда, в котором мы были единственными пассажирами. В обычное время наш вагон предназначался для перевозки нескольких коров или лошадей. Теперь на широких дощатых нарах помещались наш поэт и двенадцать матросов. Посредине горела круглая печурка. Все остальное пространство было заставлено, забито мешками, бочками, ящиками и пакетами с провизией из Сибири. Двенадцать матросов умудрились потесниться и всунуть нас троих и даже Бутьку.

В таком положении мы тряслись и продвигались, не зная, что ждет нас за поворотом. Пузатый паровоз с трубой-рупором, которому досталась нелегкая миссия тащить этот груз, отапливался поленьями. Когда их запас иссякал, поезд останавливался и все мужчины отправлялись в лес рубить дрова. Железнодорожный путь был часто поврежден и время от времени происходили аварии, вначале несерьезные. Днем двери вагона были всегда широко раскрыты. Внутри его каждый убивал время, как мог, а бабушка варила для всех суп. По вечерам, лежа на нарах, перед сном все посвящали изрядную часть досуга ловле и истреблению вшей, сопровождая это занятие комментариями. Взаимоотношения всех были добродушными, и свои драки матросы тактично откладывали на время остановок в лесу.

Так прошло две недели. Пятнадцатый день чуть не стал для нас последним.

Часа в два, когда мы отдыхали после завтрака, с поездом вдруг случилось что-то неладное. С необычным шумом вагон начало бросать во все стороны. Скорость его стремительно увеличивалась. Сверху посыпались мешки и ящики. За ними и наши матросы полетели один за другим в открытую дверь. Первым среди них был Николай Авдиевич, завернувшийся в рыжее стеганое одеяло.

Мы остались втроем. Андрюша схватил меня на руки и, раскачав, выбросил из вагона — на ходу.

«Прыгай!» — крикнула ему бабушка. Через секунду вагон перевернулся и полетел вниз с насыпи.

Когда я пришла в себя, матросы толпились вокруг бесформенной кучи железа и дерева. Наверху торчали рельсы и колеса. Взгромоздившись на них, два вагона почти висели в воздухе. Кругом валялись мешки, чемоданы, кастрюли и чей-то сапог. Андрюша и два матроса топорами разламывали стенку нижнего вагона, в котором осталась бабушка. К всеобщему удивлению, она была жива и отделалась сильным ожогом от печки. За ней, небрежно отряхиваясь, появилась Бутька.

Пересчитав друг друга и убедившись в том, что все живы, мы расположились на сырой земле в ожидании весьма проблематичной помощи (как и кому дать знать, что с нами случилось?..). Когда из дымившего костра заалели языки пламени, настроение у всех приподнялось.

Через сутки появился человек на дрезине. Он забрал нас с бабушкой и, конечно, Бутьку, довез до какого-то вокзала и там посадил на поезд, в котором мы, вздрагивая от каждого толчка, в конце концов добрались до Петрограда. Андрюша, чувствовавший себя взрослым и (немножко) героем, остался со всеми остальными в ожидании оказии довезти наш багаж. Ему только что исполнилось пятнадцать лет. Своей храбростью и находчивостью он спас мне жизнь. С того дня наши отношения резко изменились. Редко кто, как мы с ним, любили друг друга. Из врага он на всю жизнь превратился в моего ангела-хранителя.

Много лет спустя в Париже у друга нашего детства Владимира Познера собрались гости. Николай Авдиевич Оцуп, забыв, видимо, о нашем присутствии, с азартом рассказывал, как он когда-то во время крушения спас двенадцать матросов, а сам, как капитан с гибнущего корабля, выбросился последним из несущегося поезда. Мы с братом переглянулись, улыбнулись и, не сговариваясь, промолчали. Что можно требовать от поэта?..

В Петрограде, протолкнувшись в вокзальной толпе, мы вышли на необычно пустую и тихую площадь и погрузились в коляску молчаливого извозчика. Проехав несколько минут, коляска остановилась. Лошадь тихонько опустилась на торцовую мостовую. Она умерла с голоду.

За время нашего отсутствия Петроград сделался неузнаваем. Тротуары и улицы не были расчищены. Редкие пешеходы в стоптанных валенках, закутанные во что могли, пробирались среди снежных куч, смешанных с мусором. Не было экипажей, фонари не освещали и без того невеселые петроградские сумерки.

Пока мы пересаживались на другого извозчика в надежде как-нибудь наконец добраться до дома, прогромыхал, нарушая мрак и тишину, трамвай. Люди облепили его со всех сторон, цепляясь за буфера и окна, тяжелыми гроздьями висели на ступеньках. Самые отчаянные примостились на крыше или пытались в рукопашную проникнуть внутрь вагона. Бабушка ахнула. Увы — это было только преддверие.

Извозчик довез нас до незнакомого нарядного дома. По просьбе «на минуточку» (так тогда думали) уехавшего в Финляндию Анатолия Ефимовича Шайкевича, мать и отец, бывшие с ним в дружеских отношениях, переехали в его квартиру-музей, чтобы сохранить ее от разграбления.

Нам открыла дверь горничная. Отец был в командировке за границей. Через несколько минут прибежала запыхавшаяся мама и бросилась к нам в объятия. Рассказам не было конца.