Дездемона умрёт в понедельник

— Я не помешаю? — вдруг спросил Юрочка вежливо, таким тоном, будто он только что ступил на порог, и опустился в самоваровскую раскладушку. Он был под нехорошим, сосредоточенным хмельком, опух и растрепался. Смородинки глядели решительно.

— Вы хоть в сторону подвиньтесь, — недовольно проворчал Самоваров, потому что Юрочка лег ему поперек живота, и он спиной, сквозь продавленный брезент ощутил неприятный холод и твердость пола. — Лучше на подоконник сядьте, а то раскладушка дохлая.

Юрочка любезно ссунулся Самоварову в ноги и достал из-за пазухи мятую тетрадку — тоненькую, школьную, в желтой обложке, с таблицей умножения на задней сторонке.

— Ну-ка, догадайтесь, что это такое? — он загадочно потряс тетрадкой.

Самоваров сообразил сходу:

— Это ваши стихи! Вы разносторонне одарены, я слышал.

— Нет, не стихи! Стихи тоже есть, но в другой тетради. А это? Догадайтесь? Досье!

— Какое досье?

— Я ведь был у следователя сегодня, — начал Юрочка. — Такой там козел сидит, Мошкин. Мальчишка противно смазливый, вроде нашего Андреева. И тоже глуп, как пробка. Я показание написал, что этот козел — нет, не Мошкин, а Генка — ее бил. Бил ведь? Вы сами вчера видели. И вас тоже, наверное, вызовут. Так вот…

Он потерял нить. Его глаза-смородинки заволоклись слезами, он скривил рот и забормотал:

— А ведь в этой комнате!.. Вот здесь, где сумка ваша стоит, она была! Боже мой! Разрешите, я замажу завтра эту роспись, не могу смотреть — больно!

И он снова заплакал. Яцкевич поднес ему кучумовки, а Лео без всякой деликатности крикнул:

— Да не тяни ты кота за хвост! Шестой раз уже за сегодня ревешь. Начал ведь про следователя рассказывать!

Юрочка растер слезы по лицу и волосам:

— Я написал показания, — продолжил он сырым голосом. — Этот козел Мошкин сказал, что ничего нового в них нет. Я ему говорю: «Арестуйте же наконец Карнаухова! Почему этот козел на свободе?» А он смеется. Нету пока, говорит, оснований. Когда надо — арестуем, причем кого надо. Смеется, козел, надо мной! «Да вы дурака валяете!» — не выдержал я. А он: «Все версии проверяем, всех подозреваемых». Я тут и скандалить перестал, замолчал…

Юрочка действительно замер, и Кыштымову снова пришлось его понукать:

— Здесь-то не молчи, не в прокуратуре! Мишка, налей ему, что ли.

Юрочка подался вперед, восторженно вглядываясь в Самоварова, одной рукой обнял его ноги, а другой ткнул ему под одеяло желтую тетрадку:

— Вот ведь козел Мошкин, а тут дело сказал! Я сразу вспомнил. Я ведь в книжках читал — ну да, ну да! Всегда бывает много версий, на всех падает тень. Так и надо: всех подозревать и отбрасывать, пока один Карнаухов не останется. А тут и доказательства должны появиться, да?

— Как же! — скептически усмехнулся Лео. — Откуда они появятся? Из писанины из твоей? Где жи и ши — с буквой ы?

— А тут неважно жи и ши, — огрызнулся Уксусов. — Тут факты главное. Расследование ведь профессионал проводит. Я не про Мошкина-козла говорю, а вот про них.

И Юрочка почтительно погладил самоваровское одеяло.

— По-моему, им не до тебя, — похабно подмигнул розовоглазый Лео. — Вы что, в самом деле подрядились?

Самоваров издал неопределенный звук. Желтая тетрадка покоилась у него под носом на одеяле.

— А что вы здесь написали? — вдруг робким детским голосом спросила Настя.

— Это досье! Понимаете, досье! — оживился Юрочка. — Тут у меня все факты, все подозреваемые.

— Какие такие подозреваемые? Ну-ка, дай! — заинтересовался и Кыштымов. Юрочка моментально схватил тетрадку и засунул ее глубоко под Самоварова. Тот, чтобы совсем уж не выглядеть идиотом, тетрадку достал и рассеянно перелистал. Она была сплошь исписана невнятным почерком троечника и пестрела как именами, Самоварову уже знакомыми, так и совершенно ему неизвестными.

— Э! Э! Ты и меня сюда сунул! — воскликнул Лео. Он сидел на корточках у самоваровского изголовья и заглядывал в тетрадку злыми пьяными глазами. — Я-то тут к чему?

— Так надо, — пояснил Юрочка. — Я себя тоже вписал.

— Ты — ладно. Всем известно, что ты на Пермяковой помешался, ночевал тут даже с нею нетрадиционным способом — да не вскидывайся! я не видал, потому так и говорю… Но я!!? Я в поклонниках у нее не значился, в любовниках тоже…

— А в туалете за ней кто подглядывал? — не согласился Уксусов. — В дощатом, на пляже? А кто ей в карман картинки порнографические подкладывал? Кто гадости о ней говорил?

— Это же все — на пляже и остальное — шутки! Нечего тут подозревать. Каюсь, я ее терпеть не мог и не понимал, какого черта вы все с ума сходите, Какой же я подозреваемый?

— Терпеть не мог! Ври больше, — неожиданно встрял в беседу немногословный Яцкевич. — Уж если кто тут и помешался…

— Заговорила Валаамова ослица! — прошипел Лео и грозно поднялся с корточек, треща суставами. — Ну, ты! У нас в Пальмáсе!