Мы шли среди травы. Жар поднимался от земли невидимыми облаками, зелень цеплялась за платье, скрывала ноги. С высоты птицы видели лишь наши шляпки, то и дело ныряющие в траву.
— Ты ведь хотела нарисовать историю про девочку, помнишь? — спросила девушка, отвлекая меня от мыслей.
— Помню.
— И что тебе помешало?
— Я испугалась, — честно ответила я, присаживаясь на поваленное дерево. — И рисуя я откровенно плохо.
Мы подошли к небольшому лесочку. Здесь листья шелестели от ветра, словно напевая какую-то мелодия.
— А ты? Ты пишешь музыку?
— Зачем её писать? Она вокруг нас. Она везде. Слышишь, как шепчут листья? Как там, вдалеке, река уносит наши воспоминания? Как птицы кричат, рассказывая о своих странствиях? Я просто слушаю. А потом играю.
— И тебе не страшно?
— Нет. Если не получится, я попробую снова.
— А можешь, пожалуйста, сыграть для меня?
Девушка кивнула. Она села, поудобнее перехватила скрипку. Её смычок плавно опустился на струны и…запел. На мгновение мне показалось, что я лечу. Лечу, а вокруг меня летит вселенная. И я такая маленькая-маленькая, а вселенная огромная, состоящая из невероятного количества частичек. И я — та самая частичка. Но я не одна. Вокруг меня есть сотни, тысячи таких частичек. И все мы летим по дороге жизни, летим, порой забывая, куда и зачем…
#Диалог_10
Напротив художника упал на сиденье писатель. Он был лохматый, усталый, и, если присмотреться, то можно было заметить, что глаз его временами подёргивается. Писатель бросил на стол пачку исписанных листов и огрызок карандаша, который некогда был полноценным инструментом для письма.
Художник хмыкнул и попытался спрятать улыбку. Не получилось.
— Я больше не могу, — писатель положил лохматую голову на руки и замолчал, словно провалился в неведомое пространство.
— Много ли историй ты нашёл? — спросил художник, глядя на черновики.
— Много. Но все они — про то, как важно вовремя простить, отпустить. Про то, что порой нужно ждать. Про то, как одна оплошность может изменить всю жизнь. Для меня они слишком простые. Я уже писал об этом. Множество раз писал.
— А ты заметил, что чемоданов, набитых прошлым, стало меньше? — спросил художник, очиняя ножом огрызок карандаша.
Писатель оглянулся. Действительно, многие рюкзаки, сумки и чемоданы превратились в небольшие сумочки, где помещался лишь бесценный опыт прожитых лет. Где же неподъёмный груз?
— Почему так произошло? — спросил писатель, глядя то на свои листы, то на пассажиров поезда.
— Потому что ты их выслушал. Ты стал их проводником в мир правды. Слово — бесценным дар, помнишь?
— Но их истории — такие…обычные. Я не хочу писать про них книгу.
— Но ведь лучшие художники прошлого и писали простые вещи. Потому мы и считаем их великими, что они сумели увидеть необычное в обычном…А про что ты бы написал?
Писатель промолчал.
— Скажи, та девушка, которую я встретил… Она может стать писателем?
— Безусловно.
— Но как?! Ведь мы тратим сотни лет на то, чтобы отработать свой навык, отточить мастерство, и лишь затем приходим сюда. А она — простая смертная. В её распоряжении — максимум столетие. Как она сможет стать писателем?
— Потому она и боится. Потому и бросает. Потому и просит тебя написать. Она понимает, что ей не хватает опыта. Но они так и учатся: через страх, через ошибки, через нелепые произведения. Их вечность — это их творение. Писатель навсегда остаётся в своём произведении.
— Её сюжет прекрасен. Я не должен так говорить, но…
— Но?
— Я вижу перед глазами только её сюжет, понимаешь? Только девочку со скрипкой. Это какое-то безумие, наваждение, морок. Но в моём воображении снова и снова на мокрой улице встречаются две девушки, одна из которых позволяет другой заглянуть в её душу. И знаешь, что самое странное? Я понимаю, что это не моя история. Она должна рассказать её сама. Но…не сможет.
— Почему? — художник задумчиво почесал нос кончиком карандаша.
— Ты посмотри, как написан рассказ про кактус. Его нужно править, править долго и обстоятельно. Она не сможет.
Помолчали.
— Художник…что такое любовь? — неожиданно спросил я.