Диалоги, которых не было

Увы, после третьей рюмки стало скучновато. Клейман замолчал, Крымов что-то временами изрекал, а в основном солировал Звягинцев, вызывая ироническую улыбку у Солодовникова, которая постепенно превращалась в гримасу непреходящей боли. Видимо, в его голове свербила мысль: ну зачем я пригласил этого зануду?! Вот потому всё подливал, да подливал…

Тут Клейман вспомнил о впечатлениях от поездки в Падую, где он посетил какой-то храм: «Луч света высвечивает станции жизни Христа, и Джотто соединил там живопись с архитектурой и с моей физиологией, здесь он ещё подключил космос…» Насчёт физиологии и космоса я ничего не понял, да и станции Христа совсем не увлекают вопреки мнению участников этих посиделок. Возникло ощущение, что разговор намеренно уводят куда-то в сторону, следую предостережению Норштейна: «надо быть очень осторожным». Ну а как иначе, если приходится кормить семью?

Далее под водку, виски и вино продолжился разговор о живописи Средневековья, потом ещё о чём-то, дошли даже до воспоминаний о ближайших родственниках… Однако Норштейн возвращает разговор к той теме, ради которой они здесь собрались: «Искусство и выражает, и отражает. Тут важно, куда идут перпендикуляры…» Иными словами, хоть выражай, хоть отражай, однако не забывай о том, зачем и для кого всё это делаешь. Вне зависимости от направления «перпендикуляров»… На самом деле, Норштейн зрит в корень: если ограничиться лишь самовыражением, тогда печальная судьба ожидает нас – тех, кому не безразлично то, что происходит как бы за пределами материальной сферы. Если порвётся связь искусства и с прошлым, и с настоящим временем, тогда пиши пропало! Искусство станет чем-то вроде грелки, которую прикладывают, например, к занывшей пояснице. Вот боль прошла, и можно грелку выбросить в чулан.

После пятой рюмки Звягинцев явно впал в депрессию: «К сожалению, мы как бы в каком-то одиночестве тотальном, на самом-то деле. То есть мы как бы счастливы друг друга видеть… Мы конечно делаем одно дело, но…» Клейман попытался успокоить: «Я не знаю, что такое искусство, но вот зачем оно – чтобы хоть немного просветить дух…» Звягинцев этими словами растроган до глубины души: «Я чувствую в каждой вашей реплике такую поступь! Поступь, главным образом, культуры, которая нам уже не снилась… Вы титаны!..»

А вот у меня возникло иное ощущение. Бессилие и неспособность что-то изменить, оказав хоть сколько-нибудь позитивное влияние на общество. Прискорбно, если так… А впрочем, все, кроме блогера, преподают в учебных заведениях – может быть, им удастся «просветить» кого-то из своих учеников, а там, глядишь, и дело с места сдвинется.

Эту застольную беседу Николай Солодовников почему-то преподнёс как «разговор, которого не было». На самом деле, всё было в реальности, а вот другие разговоры в этой книге – из разряда неосуществимого. Причина в том, что диалог возможен только между людьми, желающими услышать друг друга, но если нет обоюдного желание, тогда это совершенно безнадёжное занятие, особенно, если речь идёт о краеугольных проблемах бытия.

Глава 2. Призрак Ницше

После трёхчасового бдения у дисплея ноутбука я долго не мог заснуть. Что будет с нашей культурой? Есть ли шансы на возрождение или все попытки что-то изменить обречены на неудачу? Размышления, продолжавшиеся где-то на грани бодрствования и сна прервал странный звук, чем-то похожий на шелест листьев на деревьях или трепыханье занавесей на окне. Открыл глаза, и вот что я увидел. Передо мной стоял некто в чёрном сюртуке, каких давно уже не носят, лица я не разглядел, но он сам представился:

– Фридрих Ницше. Надеюсь, тебе это имя что-то говорит.

– Ну да! – на более внятный ответ я оказался не способен, ведь не каждый день меня навещают такие знаменитости.

– Вижу, тебя удивляет мой визит, но дело в том, что с недавних пор я получил возможность читать чужие мысли, – тут он скорчил презрительную рожу, видимо, был недоволен тем, что прочитал, и тут же пояснил причину недовольства: – Твои сомнения относительно перспектив возрождения культуры меня крайне огорчили.

– Но вы же сами писали, что "культура – это лишь тоненькая яблочная кожура над раскалённым хаосом". Можно ли в таких условиях её сберечь, не говоря уже о том, чтобы сделать лучше. Или вот ещё: "Совокупность ощущений, знаний, опытов – словом, вся тяжесть культуры настолько возросла, что чрезмерное раздражение нервных и умственных сил является всеобщей опасностью; более того, культурные классы европейских стран сплошь неврастеничны, и почти каждая более многочисленная семья в них в лице одного из своих членов приблизилась к безумию".

Он покачал головой, словно бы признавая, что был не прав или, по крайней, не вполне ясно выразил свою мысль:

– Мои умозаключения сделаны более ста лет назад, и я надеялся, что за прошедшее время что-то изменилось к лучшему. Ну и потом, не стоит все мои слова воспринимать всерьёз. На меня тогда повлияло расставание с любимой Саломе.