Дьявол в поэзии

Но тем не менее, кажется, демонология вкладов была очень богата и слагалась в иерархическую систему. Существовал целый мир духов, обладающих ясно определенными атрибутами и положениями.

На вершине лестницы находились гении высшего разряда (по-аккадски – мас или ламма – колосс; по-ассирийски сед или ламас).

О них к нам дошло наименьшее количество сведений.

Лучше нам знакомы низшие степени иерархии, так называемые утуки, которые распадаются на следующие разряды: Алал (истребитель, по-ассирийски Алу), Гигим, Эким (невыясненное до сих пор), Тетал, Галлу – воин, и, кроме того, Максим,

по-ассирийски рабиз, то-есть «тот, который ставит западни». Этих последних было семь; они пребывали в глубине земли и могли производить великие перевороты на всём свете (землетрясения и т. п.). Их побеждали заклятиями и призывом к помощи добрых богов, которые одолевали и укрощали злых Максимов.

Аккадцы верили также в наваждение и лечили его, как и другие болезни, при помощи талисманов, заклинаний и магических формул.

Пускай выходят злые духи.Пусть борются друг с другом,Дух добрый, колосс благожелательный,

Да войдет в тело!

Кроме того, известны были упыри, видения и страхи: Уруку, Рапганмешаб-Аххару, Рапганмеа-Лабассу, Рапганме-Лабатру и домашние духи (Киелъ-удда-карру, по-ассирийски ардат).

Одним словом, у аккадских народов не было недостатка ни в одном из известных нам демонических типов.

Духам злым противополагались духи добрые; но этот дуализм имел характер чисто физический, а не моральный. Духи добрые – это были духи полезные, злые духи – духи вредные и надоедливые. Вопроса о добре метафизическом, к которому надлежало бы стремиться ради него самого, там не существовало совсем, и поэтому самому не могло существовать понятия о безотносительном зле, как об отрицании всех идеальных аспираций.

Семитическое племя, которое мало-помалу затопляло страну аккадов, переняло от них не только клинообразные письмена, но и веру в злых и в добрых духов, а вместе с тем и в магическую силу заклинаний. Но то, что у аккадцев являлось настоящим культом, у вавилонян и ассириян стало чем-то вроде вспомогательного фактора религии, чародейски-теургичным ритуалом, или магией.

Это – первое ясное проявление нередкого в истории человечества процесса ассимиляции религиозных понятий одного народа другим народом, при общем понижении этико-философского и иерархического уровня усвоенных мифических вымыслов. Значительно позже это замечается и в Европе, где побежденные языческие верования ютятся до сих пор в легендах, сказаниях и предрассудках народа.

Но над перенятой от туранских аккадцев демономанией, еще носящей яркую анимистическую окраску, в Вавилоне и Ассирии царила другая, гораздо высшая религия, основанная на поклонении силам природы, в особенности света и тепла, а вместе с тем их главных источников – солнца и всех сияющих небесных тел.

Религия, родственная с верой финикиян и многих других мелких семитических племен, в природе прежде всего видела активную и пассивную сторону, оплодотворяющую и рождающую, мужскую и женскую, поэтому дуализм физиологический, половой там господствовал над этическим, однако не обезличивая его окончательно. Всякому богу почти всегда соответствовала какая-нибудь богиня, а независимо от этого, все эти божества выступали в противоположных ролях: раз, как сила благодетельная (например, солнечная теплота весною), другой раз, как сила разрушительная (губительные летние жары).

Отсутствие литературных документов до сих пор не дает возможности выработать ясно определенное понятие о психо-поэтическом характере этой семьи богов.

Разобранные до сих пор клинообразные тексты заключают несколько отрывков эпического содержания, из которых мы узнаем, что тамошние боги и герои вступали в борьбу и побеждали разных чудовищ, между прочим, Тиамата и Була, иначе «пожирателя», питавшегося телом прекрасных дев до тех пор, пока его не убил Саид, сын Издубара (Персей и Андромеда!).

Наиболее интересным для нас фрагментом является сошествие богини Истары (вавилонская Венера, Астарта финикиян) в ад с целью освобождения своего умершего возлюбленного, Таммуза (Адонис). Здесь поражает некоторая – конечно, очень поверхностная, – аналогия между этой до-исторической легендою и «Божественною Комедиею» Данте.